— Гауэр, Гауэр, Гауэр, — пробормотала эстле Лятек, постукивая собранной пифагорейской костью о поручень кресла. — Ты слышал сам. И что мне с этим делать?
— Эстле. — Гауэр-вавилонянин склонился еще раз.
— Скажи, крыса.
— Я жду, когда ты откроешь мне причину, по которой позволила это услышать, эстле.
— Насколько быстро ты получишь гелиографами ответ из Нового Вавилона?
— Семипалый никогда не спит. Пятнадцать часов.
— Передашь о намерениях Навуходоносора.
— Передам. — Он криво усмехнулся. — Такова моя судьба.
— Который час? Уже давно за полночь.
Эстле прижала ноготь к левой ноздре, взглянула, прищурившись, на вавилонянина. Пирокийный блеск падал на левую сторону ее лица, на левую грудь, классический александрийский абрис, на ее левое бедро и лядвие под гладкой тканью юбки; за ее спиной лежала темная Мареотида и отблески Александрии. На миг Аурелия даже перестала быть уверена, кого она видит перед собой: Алитэ или Деву Вечернюю. Моргнула, раз, другой.
— Стратегос Бербелек в эти мгновения уже контролирует Амиду и Пергам, — сказала эстле. — Марий Селевкидит будет коронован как король Четвертого Пергама. Иероним Бербелек как раз получил точку опоры, необходимую, чтобы перевернуть Землю. Пока не соберуться войска — и только на этот короткий момент, Гауэр, — у меня есть предложение Семипалому: он — либо Навуходоносор. С кем должно примириться Селевкидиту и стратегосу Бербелеку, а кто падет их жертвой, и чья страна будет разорвана Пергамом, Аксумом, Эфремовыми измаилитами — ну и одним из врагов-соседей — Эгипет либо Вавилон? Пусть Семипалый выбирает.
Гауэр покачал головой.
— Он никогда не нападет на Чернокнижника.
— Я не о том спрашиваю. Спрашиваю, даст ли он клятву о нейтралитете Бербелеку, признает ли Королевство Пергам и пошлет ли, в случае необходимости, свои войска в Эгипет. Ты ведь слышал, каково условие Золотого относительно союза: падение Вавилона.
— Да.
— Что — «да»?
— Да, Семипалый принесет такую клятву.
Эстле Лятек склонилась в кресле к эйдолосу кратистоса Вавилона:
— Ты уверен?
— Эстле, — вздохнул Гауэр, — я, увы, всегда уверен.
— А когда падет Чернокнижник…
— Если падет Чернокнижник, эстле, если.
— Если.
— Ба!
— Да. Да. Хорошо.
Эстле снова откинулась на спинку кресла.
— И все же есть некоторое дополнительное условие, — добавила она.
— Догадываюсь.
— Правда?
— Говори, эстле, я должен услышать.
— После падения Навуходоносора кратистос Семипалый как союзник, сосед и главный участник альянса будет обладать решающим голосом в вопросах политического будущего Эгипта; он должен бы заранее обеспечить себя при договоре со стратегосом.
— Слушаю.
— Нужно будет посадить на трон новую Гипатию. А Вавилон получит право вето при ее выборе.
— И этой новой Гипатией должна стать — кто?
— Ой, Гауэр, Гауэр, ты ведь как раз на нее смотришь.
Вавилонянин громко причмокнул, надул щеки.
— И это все?
— Хватит! — засмеялась Алитэ.
— Тогда пятнадцать часов, эстле.
— Ступай.
Он склонился в третий раз и вышел.
Аурелия терпеливо ждала. Эстле Лятек крутила в ладони отполированную прикосновениями тысяч пальцев ликотовую пифагорейскую кость, серебряные символы на ее гранях поблескивали в огне пирокийных ламп. Кости Пифагора были под запретом на Луне, Аурелия лишь недавно познакомилась с этими игрушками. Но только ли игрушками они были? Легенда гласила, что первую кость придумал сам Пифагор, но истины, конечно же, не знал никто. Кости, обычно деревянные и размером с детский кулачок, имели вид правильного многогранника, состоящего из нескольких — или нескольких десятков — меньших многогранников. Каждая плоскость каждого из них (а, следовательно, каждая плоскость главного многогранника при любой конфигурации) обладала соответствующим числом, суммой чисел меньших, маркирующих грани. Количество нумерологических и геометрических комбинаций было в результате непривычно большим; для каждой конфигурации существовали богатые философические и религиозные интерпретации. Пифагорейцы Посталександрийской Эры использовали кости для тренировки разума детей, обучения их ментальным правилам секты. В вульгаризированной версии, лишенная символических значений, игральная кость использовалась на Земле именно как детская игрушка, популярная головоломка. Но даже в этом виде, если с ней систематически упражняться, она влияла на морфу разума. Аурелия знала, что некоторые земные софистесы, особенно из восточных школ, полагают, что благодаря многолетней гимнастике разума с костью Пифагора можно достичь Формы, позволяющей увидеть глубиннейшую структуру реальности, узреть Число Бога.
Наконец эстле Лятек вышла из задумчивости и вспомнила об Аурелии. Отложила кость, кивнула риттеру.
— Видно, ты и впрямь говорила правду.
— Я предупреждала тебя, деспойна, я все должна буду рассказать стратегосу.
— Ох, да расскажи, расскажи. Разве я нынче не подала ему на подносе Эгипет и Вавилон? Не откажет же он мне в этой незначительной награде!
Глянула на Аурелию и встала, по-кошачьи потягиваясь. Аурелия также поднялась.
— Мне нужно заглянуть к выздоравливающему, — пробормотала эстле, мельком взглянув на какоморфную пташку в потолочном орниториуме. — Раз уж это превратилось в политическую проблему, стоит оговорить дату брака.
Однако остановилась в полушаге и, повернувшись на пятке, глянула на Аурелию. Держась подальше от вертящегося эфира, окружающего ее правую руку, она обняла лунницу и поцеловала ее в левую щеку.
— Спасибо.
— Я и правда не должна —
— Ты не на Луне. Сними это и пойди потанцуй. Увидишь, сколько найдешь охочих партнеров. Ты ведь риттер Госпожи — но разве не приходило тебе в голову, что сила — это тоже красота?
Υ
О человеческой природе и цветах Гиакинфа
За миг до того, как королевская диадема возлегла на висках Мария Селевкидита, из толпы у подножия зиккурата выскочил мужчина в черном джульбабе Паломника к Камню и, обогнав в рывке хоррорных и пергамскую гвардию, ткнул кинжалом в грудь интронизованного Селевкидита. Острие прошло сквозь плащ и тунику, чтобы, выщербившись, отскочить со скрежетом от торса аристократа иганази. Марий рыкнул песком и гравием, на момент исчез в пустынной пыли. Когда же та опала, ободранный от шкуры и мышц скелет покушавшегося скатился по каменным ступеням. Толпа смолкла.
Так на глазах Аурелии окончательный триумф ускользал из рук стратегоса Бербелека; победа, от которой зависело все, превращалась в поражение.
В небе на западе, со стороны Александретты и отстоящего от Амиды на более чем 2000 стадиев Средиземного моря, громоздился фронт черных туч. Король Бурь обещал Стратегосу Луны шторм столетия, который как минимум на месяц сделает невозможной навигацию, дабы ни один корабль с войсками Урала и Македонии не смог пока добраться до осажденного Пергама — и штормовые ветра рычали теперь и над Амидой, рвали огромные знамена с Четверомечием, коими был густо увешан Этеменанкейский Зиккурат и кои окружали раскинувшуюся внизу великую Площадь Атталидов. И теперь, когда все задержали дыхание, точно в тишине глаза бури стали отчетливо слышны хлопанье и шелест развевающейся материи, потрескивание древков, свист ветра между домами.
Секунда, две… Эта неподвижность сейчас взорвется, сейчас Амида затрясется от криков разъяренных — обманутых, разочарованных, испуганных, объятых отвращением — пергамцев; вместо того чтобы пойти за своим господином, они пойдут против него, волна разгневанной толпы хлынет вверх по ступеням зиккурата. Не чудовище, не даймона, не пустынный ужас, которым пугают детей, не его должно увидеть в святой диадеме. Ведь свободу от вавилонского плена им должен принести благородный и сильный виктор, прекрасный аристократ благородной морфы — и Марий был им до того самого мгновения, пока не проявилась его гесоматическая природа. Аурелия, хоррорные, гвардия, королевская свита, собравшаяся наверху зиккурата, вокруг и за спиной коронованного Мария, — они почти физически ощущали, как в здешнем керосе ломается Форма народа, сдвинутый камень качнулся, сейчас он покатится в пропасть, уже слышен грохот грядущей лавины; по коже шла дрожь, и в ушах ревела кровь.
— Клятва!
Они вздрогнули и отвели взгляды от толпы внизу на резкий крик стратегоса. Иероним Бербелек не ждал их: он подошел, опустился перед Селевкидитом на колени, обнимая его ноги и прижав чело к камню. Аурелия поняла первой. Шагнула чуть в сторону, перед Марием и также встала на колени; кругоколенники с визгом вгрызлись в гранитную плиту, обломки полетели во все стороны. Не поднимая головы, гиппирес видела остальных опускающихся на камень: двух леонидасов, семерых тысячников Хоррора, затем как один пали перед Марием гвардейцы, волна убыстрилась: миг — и все здесь стояли на коленях.
