— Клятва!
Они вздрогнули и отвели взгляды от толпы внизу на резкий крик стратегоса. Иероним Бербелек не ждал их: он подошел, опустился перед Селевкидитом на колени, обнимая его ноги и прижав чело к камню. Аурелия поняла первой. Шагнула чуть в сторону, перед Марием и также встала на колени; кругоколенники с визгом вгрызлись в гранитную плиту, обломки полетели во все стороны. Не поднимая головы, гиппирес видела остальных опускающихся на камень: двух леонидасов, семерых тысячников Хоррора, затем как один пали перед Марием гвардейцы, волна убыстрилась: миг — и все здесь стояли на коленях.
Лунница услышала поспешный шепот стратегоса; снова не поняла слов. Он шепотом обращался к иганази.
Марий возложил диадему себе на голову.
По площади расходился шум, еще не слова, лишь отголосок движения гигантской человеческой массы — ведь там собралось не меньше пятидесяти тысяч амидцев. Аурелия не знала, что этот звук означает, к какой морфе склонилась толпа, и не могла этого проверить, как не мог ни один из преклонивших колени перед Марием Селевкидитом. Им пришлось бы встать, обернуться; а именно этого и нельзя было им делать. Не знал и стратегос Бербелек.
Не вставая, он поднял вверх сжатый кулак.
— Король Скала! — крикнул он во все горло. — Король Петра!
Аурелия вторила, пустив по вытянутой вверх руке вспышку чистого Огня. Насколько хватило аэра и пироса в груди:
— Король Скала! Король Скала!
Хоррорные и гвардейцы послушно подхватили крик.
Аурелия считала скандируемые слова. Шум толпы за их спиной рос, будто волна прилива, выше, выше и выше, пока не достиг вершины зиккурата и не объял их своей Формой, — и внезапно они уже не принуждали себя, но желали, искренне жаждали радостно выкрикнуть в ритме тысяч глоток триумф возрожденного народа.
Ибо такова была очевидность:
— Скала! Скала! Скала! Скала! Скала!
* * *
«Пергам» значит «Твердыня». Пожалуй, никакой другой город бывшей Империи Александра не осаждался столь часто и столь яростно, никакой другой столько раз не разрушался и не отстраивался, и никакой другой в результате не был столь крепко защищен. Тот, кто захватывал его, получалось, сам прекрасно знал, каких изменений и усилений требует он для удачной обороны. Полвека назад, когда Пергам перешел, в свою очередь, в руки Чернокнижника, возвели большую часть нынешних его укреплений, включая двойную городскую стену и гигантские мостовые башни на Каике.
Голая равнина, окружавшая город, и отвесная гора, вокруг которой его выстроили, становились подмостками стольких битв, столько аресов и стратегосов впечатывали здесь свои ауры, что керос ее навсегда, вероятно, сохранил память смертоносных форм. Никто на Равнине Крови не обитал, никто не выпасал здесь скот и не сеял зерна. Люди умирали молодыми, подхватывая все возможные и невозможные болезни, даже случайные путники ломали здесь руки-ноги на ровнейших тропках, разбивали черепа, наступив на ремень собственных сандалий, животные яростно нападали на все, что двигалось, а растения всходили колючими и ядовитыми, если вообще всходили.
Наместник Пергама платил по высочайшим ставкам текнитесам калокагатии, лишь бы те соглашались поселиться в стенах города; благодаря этому удавалось там жить. В последнее время Пергам даже снова начал возвращать себе славу как центр софии и медицины. Именно здесь вырастил своих земноедных геволов текнитес зоона Барлук Мешува, именно здесь в 1174 ПУР гипократийский демиургос сомы впервые вынул и пересадил сердце и легкие из живого человека в живого человека. Со времени упадка державы Селевкидитов и раздела Третьего Королевства граница земель и антосов Чернокнижника и Семипалого проходила в 1000 стадиев к востоку от Пергама. После снятия пошлин торговля между Уралом, Македонией и Вавилоном возросла вдвое; большая часть ее шла через порты Кафторского моря и сушей — от Тигра, Евфрата и Марата, путями, ведущими через Пергам. Это был богатый город.
Аурелия Оскра впервые увидела его на закате четырнадцатого Юниуса изнутри лба «Уркайи», когда безумно вьющийся скорпион дядюшки Омиксоса спускался по крутой дуге ко вставшему в Долине Крови лагерю Хоррора. Увидела она Пергам разрушенный. Город лежал в руинах, а то, что в руины пока не превратилось, — горело: из развалин поднимались издали видные столпы темного дыма, само небо сделалось цвета пепла. Пергам все еще сопротивлялся, продолжал сражаться, над ним пока не трепетало золотое Четверомечие.
Стратегос не планировал одновременного наступления на западе и востоке — Пергам на время первой кампании должен был всего лишь оставаться отрезанным, чтобы не мешать захвату южных земель, — но внезапный политический вольт, давший шанс на союз с Вавилоном, заставил Бербелека разделить силы и атаковать с марша; таких оказий не упускают. И все же он не мог находиться в двух местах одновременно, Амида была важнее, сердце возрожденной державы, дом Селевкидитов, Амиду он вырвал у Семипалого. Теперь же прибыл захватить Твердыню; захватить — и как можно быстрее фортифицировать против близящегося на выручку войска Чернокнижника. Близящегося независимо от того, согласится ли Семипалый придерживаться поспешно заключенного соглашения.
Ибо если тот увидит, что сила за ним — что, несмотря на декларации эстле Лятек, Пергам продолжает обороняться, — то какая польза ему придерживаться уговора? Честь, повторял отец Аурелии, это то, что люди получили от богов вместо истинной силы. Сохранить честь или утратить ее ты можешь лишь относительно того, кто равен тебе. Никто при здравом уме не ожидает честного поведения со стороны дулоса или кратистоса. Относительно сильнейшего мы ведем себя так, как позволяет нам его Форма; тем же, кто слабее, мы сами устанавливаем Форму поведения. Пес может быть тебе благодарен, и ты можешь быть ласкова к псу, но ты не можешь принести псу клятву.
«Подзвездная» выплюнула пассажиров за главными южными шанцами. Здесь была воздвигнута временная причальная мачта для воздушных свиней. Не считая оронеевой «Ломитучи», стратегос Бербелек располагал четырьмя аэростатами. Использовал их для переброски людей, оборудования и оружия, особенно тяжелых пиросидер Хоррора — столитосовых крушителей стен здесь ожидали с нетерпением. Все четыре аэростата пришлось покупать, поскольку никто не соглашался использовать их для военных целей. Золото происходило из Лабиринта, но официально оно принадлежало теперь Купеческому Дому «Ньютэ, Икита тэ Бербелек». Еще нынче вечером и ночью, при огнях костров и факелов, причалили две свиньи, доставившие из Амиды очередную сотню Хоррора (Вторая Колонна Саллическая; их только недавно успели перебросить под Амиду) и запасы пуль и пироса из кафторских и александрийских складов НИБ. Грохот пиросидер не стихал.
Грохот пиросидер не стихал, земля тряслась от разрывов мощных пиросных зарядов. Аурелия обошла все точки, из которых велся обстрел Твердыни. На Луне не знали таких пиросидер и осадных макин, там никогда не возникала необходимость осад, единым был антос, единой — Госпожа, анайресы же не возводили укреплений. А тем временем пиросидеры Хоррора были мощнейшими из известных человеку макин уничтожения: чтобы их установить и навести на цель — использовали бегемотов и запряженных по десять ховолов. Металлические стволы длиной в тридцать и больше пусов возлегали на лафетах, потрескивавших при каждом движении, будто рассевшийся Лед. На металле были выжжены символы цефер пиросовых порошков, использование которых выдерживала данная пиросидера. Эти наибольшие, столитосовые, означены были цеферами самых высоких алкимических пермутаций, приготовленных специально для Хоррора пифагорейцами из Южного Гердона:
11 γ 9973 π
Лишь с ними заряды летели так далеко и с необходимой силой. Был это пирос без малого пуринический, и после каждого залпа, когда воздух дрожал от пробегающего над равниной грома, а позиция погружалась в темное облако аэровой гари, что выжимала из глаз кислые слезы, — всякий раз Аурелию прошивала дрожь какого-то первобытного, нечеловеческого наслаждения, не сравнимого ни с чем, что она до сего времени испытывала. Это пирос, думала она, это горение пироса — архэ Огня в моих венах и мышцах тоже пробуждаются и тоже жаждут взорваться, войти в Форму этой алкимической трансмутации. Неужели именно так выглядит смерть гиппиреса, о каковой мне столько рассказывали: птрух! — и горстка пепла? Именно так мы и уходим, в экстазе Огня?..
Лунница решила держаться подальше от этих пиросидер, не подставляясь под жуткое это искушение, вернулась в главный лагерь. Оставалась здесь анонимным членом свиты стратегоса, сквозь лагерь всякий час проходили десятки и сотни человек, всякий миг кто-то галопом врывался сюда на взмыленном коне или зебре и вторгался в шатер стратегоса, нечто подобное кипело и вокруг шатров леонидасов очередных Колонн Хоррора. Она насчитала их пять, вероятно, это было самое крупное в этом веке собрание солдат Хоррора, если и не вообще со времен Войн Кратистосов. Сколько глаз видит — одинаковые солдаты с одинаковыми движениями, в одинаковых углеродных доспехах, и, к кому бы она ни обратилась — всякий ответит одинаково, с одним и тем же акцентом. Уже дней с десяток назад они окружили город тесным кольцом. Осада продолжалась все то время, пока стратегос шел с александреттийским десантом Хоррора под Амиду, пока захватывал ключевые города, мосты и перевалы восточной, вавилонской оккупационной зоны, пока Марий короновался в Амиде и поспешно создавал структуры новой державы.
