— Так и знал, что прокатит, — заметил Джером, когда мы проехали блокпост, имея в виду оружие, прилепленное под днищем автомобиля.
Мы оба знали, что это было очень рискованно — даже в здешней глуши на блокпосту или у милицейских патрулей могли оказаться современные системы сканирования, от которых бы наш тайник не укрылся. Однако это был все же меньший риск, чем отправляться на пустоши безоружными.
— Куда дальше? — полюбопытствовал Джером, медленно катя джип по ужасной ухабистой грунтовой дороге между неприглядными хибарами, из переулков меж которыми прямо под колеса то и дело выбегали тощи дети, дворняги, куры и хрюшки.
— К мечети, — ответил я, указав на высящийся впереди минарет.
Мечеть была старой — явно старее здешних хибар. Казалось, что именно вокруг нее и было выстроено селение. Когда мы припарковались напротив, как раз подошел к концу аср — один из пяти ежедневных намазов у мусульман. Из открытых дверей мечети выходили люди в традиционных мусульманских одеждах, которые выглядели так, будто на дворе вовсе и не конец XXI века. Однако об обратном напоминали движения их пальцев и ртов, управляющих изображением на сетчаточных дисплеях, которые носили ныне даже бедные люди в столь отдаленных и слаборазвитых уголках Земли. Уже не впервые в жизни я задумался над тем, что же удерживает этих людей вокруг их традиций в век технологической сингулярности, глобализации, сюрреалистического религиозного и культурного синкретизма. Может быть — желание иметь в этой сумасшедшей жизни хоть что-то незыблемое и стабильное?
— Этот твой парень что — мулла? — спросил Джером, хмуро разглядывая толпу верующих.
— Откровенно говоря, не знаю. Он определенно как-то связан с исламом. Хотя он казался мне в большей степени светским теологом, чем религиозным деятелем. Но в восточной культуре все это как-то смешано.
— Знаешь, еще с тех пор, как у нас была вся эта история с сектантами — я не доверяю фанатикам. Ты уверен, что это хорошая идея — соваться туда?
— Не думаю, что нам что-то грозит. Но тебе я бы все же предложил остаться в машине. Лишняя предосторожность не помешает. Если я не выйду через час…
— … можешь не продолжать. Однако не вздумай идти туда безоружным.
Мечеть после молитвы была практически пуста. Несколько дряхлых стариков, отставших от основной толпы, пробежались по высокому белому человеку в чужеродной одежде, весьма непочтительно перешагнувшему порог святого места, осуждающим взглядом. Однако молодой благообразный мужчина с черными закрученными усиками в одежде священнослужителя, вышедший мне навстречу, обратился ко мне на сносном английском и вполне дружелюбно:
— Чем я могу вам помочь?
— Простите за вторжение. Я ищу одного человека. Его зовут…
Не удивившись, служитель мечети кивнул.
— Я знаю, кого вы ищите. Ему уже известно о вашем прибытии.
— Неужели?
— Да. Он ждет вас.
— Здесь, в мечети?
— Нет. Мечеть — не место для светских бесед. Он завершил намаз и отправился домой. Дом находится сразу за мечетью. Показать вам дорогу?
— Нет, спасибо. Сам найду.
Двухэтажный дом, на который мне указали, выглядел скромно, но менее жалко, чем большинство тех хибар, которые встречались нам в Вахе. Можно было предположить, что тут живет человек, пользующийся в селении особым уважением. В ответ на мой стук через какое-то время дверь открыла женщина, облаченная в черную паранджу. Из единственного в одежде разреза на меня был устремлен настороженный взгляд ярких карих глаз, обладательница которых, судя по отсутствию морщинок, была еще сравнительно молодой девушкой.
Не успел я открыть рот, как она энергично закивала, давая понять, что цель моего прихода ей известна. Следуя ее жесту, я снял обувь около двери. Затем — последовал по лестнице на второй этаж. Обернувшись, заметил, что девушка не стала идти за мной следом.
Наверху располагалось просторное, аскетично обставленное помещение. Каменные стены хранили прохладу. Из щелей меж плотно закрытых створок окон лишь чуть-чуть проникал солнечный свет. Единственный находящийся здесь человек сидел за письменным столом спиной ко мне, и, в свете свечи, сосредоточенно выводил арабскую вязь ручкой на желтоватом листе бумаги. На нем была свободная черная рубаха с длинным рукавом. Я замер на пороге, не вполне уверенный, принадлежит ли тощий смуглый затылок с копной кучерявых черных волос тому, кого я искал.
— Я чувствовал, что мы еще увидимся, Димитрис, — продолжая писать, произнес человек мягким, звучным, но хрипловатым голосом, развеивая на этот счет сомнения.
— Правда? — удивился я, делая несколько осторожных шагов вглубь помещения и оглядывая на ходу скромное убранство помещения.
Чем-то комната напоминала монашескую келью. Твердое низкое ложе без подушки. Напольный ковер, предназначенный, судя по виду, для духовных практик. Большой деревянный стеллаж, ломящийся от ветхих книг. На стенах — несколько картин в простых деревянных рамах, выполненных в стиле традиционной персидской живописи.
— Не думал, что между нашими встречами пройдет так много времени, — признался хозяин этой кельи. — Но пути Аллаха неисповедимы.
— Как ты узнал, что я тут? — полюбопытствовал я, остановившись около окна и выглянув сквозь щель между створками.
Согласно нашему плану, Джером должен был перегнать автомобиль и припарковаться прямо напротив дома, откуда он сможет следить за возможным появлением незваных гостей. С этого ракурса я не мог убедиться в том, сделал ли он это. Но я не сомневался, что Джерри не подведет.
— Ваха — очень маленькое селение, — тем временем, ответил на мой вопрос Амир Захери. — Чужаки редко сюда наведываются.
Закончив наконец писать, он закрыл тетрадь и повернулся ко мне. За почти семь лет, прошедшие с дня нашей прошлой встречи, он мало изменился — такой же худощавый, моложавый, со впалыми щеками и болезненно заостренными чертами лица. Ему уже должно было быть под сорок. Но он по-прежнему смотрелся престарелым студентом-богословом.
— Я рад видеть тебя, — произнёс он с улыбкой, жестом приглашая меня сесть на топчан. — Прости, что не принимаю тебя с должным гостеприимством и угощениями, как это принято у моего народа. Признаться, я не особо забочусь об удобствах и сам почти ничего не ем. Увы, от моих привычек приходится страдать и гостям.
— Я не пиршествовать сюда пришел, Амир, — покачал головой я, присаживаясь.
— Знаю. Ты явно проделал такой долгий путь затем, чтобы задать мне какой-то важный вопрос. Так что я не стану тратить твое время на праздные беседы. Я буду рад, если мне удастся удовлетворить твое любопытство.
Я выдохнул, и спросил в лоб:
— Ты был духовным лидером Сопротивления. Теперь ты здесь, в этой дыре. Почему?
Амир отреагировал спокойно.
— Я — там, где мне и место. Где я способен помочь.
— Лейла сказала, что ты прекратил борьбу.
— Борьба за добро и свет может быть не только физической. Скажу тебе больше: физическая борьба чаще всего приносит лишь еще больше зла и страданий.
— Ты не считал так в 89-ом, когда вы закупали оружие в сиднейских фавелах.
Захери подавил вздох. Тема явно не принадлежала к числу его излюбленных. Однако он не потерял спокойствия и достоинства. Лишь несколько помедлил, прежде чем ответить.
— Каждый из нас проходил через разные этапы в своей жизни, Димитрис. Ты и сам — красочный тому пример. Аллах не ведет нас к свету простым и прямым путем, как нам бы того хотелось. Мы вынуждены сами продираться сквозь чащу своих ошибок, соблазнов и заблуждений.
— Довольно уже метафор, Амир. Я ведь не один из твоих прихожан.
— Слово «прихожанин» имеет своим корнем слово «прийти». Ты пришел ко мне за ответами. Как и другие. Вот я и пытаюсь их тебе дать. Насколько, конечно, позволяет мой недостойный разум.
— Я думал, имам должен всегда все знать. Разве не все ответы записаны в Коране?
— Димитрис, поверь мне, ты далеко не первый, в чьих словах я слышу едкую иронию по поводу человеческой веры во Всевышнего. Нам хватило бы краткого диспута, чтобы убедиться, что нам и спорить-то не о чем. Раз ты логично мыслящий человек, то не станешь отрицать, что не имеешь достоверных знаний об устройстве мироздания. Также наверняка признаешь, что не можешь исключить существование Бога. Согласишься, что душа человека, или, если угодно, его разум, нуждается в ином смысле бытия, нежели удовлетворение животных инстинктов. Потом начнешь критиковать конкретные постулаты ислама, христианства или иудаизма, или строки из священных писаний. Хотя вряд ли сможешь назвать убедительные преимущества той веры, которую исповедуешь ты, стесняясь называть «верой» — будь то светский гуманизм, либерализм или социализм. В конце концов, одного из нас утомит копание в мелких деталях, которые по большому счету ничего не значат — тех самых деталей, которыми алчные и недальновидные люди тысячелетиями оправдывали войны и раздоры. И тогда мы перейдем к тому, о чем ты хотел со мной поговорить. Не подумай, что эта философская беседа не доставила бы мне искреннего удовольствия. Напротив. Но углубляться в нее, позабыв о том, что я говорю с человеком, которому грозит большая опасность, и у которого крайне мало времени — было бы с моей стороны крайне эгоистично.
