— Умеешь же ты разложить все по полочкам, — усмехнулся я.
— В пастырском ремесле это важная способность.
— Почему ты ушел? Почему порвал с Сопротивлением? С Лейлой и остальными?
Я вздохнул, и счел нужным объяснить:
— Тебя, наверное, может удивить, что я приехал в такую даль, чтобы спросить тебя об этом…
Но Амир мягко прервал меня.
— Вовсе нет, Димитрис. Я не настолько отрешен от мирских дел, чтобы не знать, чем ты сейчас занимаешься. Так что твое прибытие, и этот твой вопрос — мне как раз вполне понятны. Ты сомневаешься в правильности избранного пути. А с кем еще обсудить это сомнение, если не с тем, кто в свое время, как ты полагаешь, с этого пути сошел?
— Точнее и не скажешь.
Амир понимающе кивнул.
— Что ж, Димитрис. Человека, преодолевшего такой путь и пошедшего на такой риск ради этой встречи, мой ответ может разочаровать своей банальностью. Могу предположить, что ты бы и сам с легкостью нашел бы его. Может быть, для этого тебе надо было лишь чуть-чуть лучше меня знать.
Встав со своего стула и сделав пару шагов в сторону окна, он произнес:
— Дело в том, Димитрис, что я очень чувствителен к страданиям других людей. Это — черта моего характера, которой Всевышний наградил меня вместе с даром стойко переносить страдания, выпадающие на мою долю. Думаю, ты понимаешь, что человек, наделенный такой чертой, по своей природе обречен быть мирным и доброжелательным. Он не способен приносить судьбы других людей в жертву или причинять людям страдания во имя какой-либо цели, сколь бы важной она не казалась.
Захери задумчиво поглядел на щель меж ставнями окна. Полоска света упала на его лицо, и вдруг его сходство со студентом, задержавшимся на кафедре богословия, развеялось. По числу морщин и складок стало ясно, что он уже не так уж молод.
— Был момент, когда я позволил убедить себя в том, что я — не такой. Люди хотели видеть меня своим лидером. Они верили в меня. И я решил, что способен возглавить их борьбу. Я внушил себе, что смогу сделать это, не отступая от своей веры и морали. Увы, это было наивно.
Захери покачал головой.
— Этот путь вел в ловушку. Причем заводил туда хитрым, окольным путем. С помощью одного за другим исключений. «Я считаю жизнь человека священной, но вот этой конкретной я буду вынужден пожертвовать во имя спасения многих». «Я не приемлю насилия и жестокости, но я должен защищаться от тех, кто хочет уничтожить меня, дабы я и дальше мог выполнять свою миссию». «Я не признаю за собой право судить и карать, а за людьми признаю право на прощение, но все же один раз я осужу и покараю тех, кто попирает законы Божьи и человеческие столь явно и цинично, и приносит другим людям столь много страданий, что я не в состоянии их простить». Исключения имеют свойство умножаться, превращаться в правила. А люди имеют свойство этого не замечать. Это словно водоворот, который затягивает тебя против твоей воли, если вовремя не воспротивиться.
— Когда я встретил тебя в прошлый раз, ты был далек от таких сомнений.
— Именно тот день во мне их и посеял. Не проходило и дня, чтобы я не вспоминал Девдаса и Хаяла, моих учеников, которые в тот день стали жертвами пути, который я избрал. Не проходило и дня, чтобы я не вспоминал тебя. Ведь я считал тебя погибшим. Как и твоего друга Бена, в отношении которого, увы, это оказалось правдой.
— Зачем вы покупали оружие, Амир? — прямо спросил я. — Планировался какой-то теракт?
— Конечно же, нет! — воскликнул он, и сквозь пелену спокойствия прорвались нотки гнева.
Мигом успокоившись, он добавил уже спокойным тоном, с нотками сожаления:
— Я убедил себя в том, что оружие необходимо нам для защиты.
— Или, вернее, Лейла тебя в этом убедила? — догадался я.
Амир отрицательно покачал головой с тем характерным упрямством, которое обычно появляется лишь тогда, когда человек, следуя каким-то своим принципам, отказывается признать правду.
— Я бы никогда не стал перекладывать на кого-либо из своих соратников ответственность за то, что случилось. Лейла шла за мной. Она послушалась бы меня, что бы я ни решил. Так что ответственность за все случившееся целиком и полностью лежит на мне. Я не был намерен ни на кого нападать. Агрессия в корне противоречит моим убеждениям. Но это не важно. Мы все равно своими руками совершили то, что позволило властям очернить нас и назвать угрозой, не прибегая к чистым фальсификациям. Во всех тех потерях и неудачах, которые мы понесли в тот день, некоторые из нас винили лишь злые силы, против которых мы боролись — власти Содружества, и стоящих за ними богачей. Так думали и Лейла, и Ронин. Но моя совесть не соглашалась с такой оценкой. На нас тоже лежала часть вины. Взявшись за оружие, пусть и под предлогом самообороны, мы позволили им втянуть себя в борьбу на их условиях. Утратили свою идейную чистоту и моральное превосходство. А чего мы стоили без них? Ведь в могуществе наш противник имел несоизмеримое преимущество.
Захери снова вздохнул.
— Я посчитал, что в тот день мы потерпели поражение, Димитрис. Что властям удалость нас очернить, выставить преступниками в глазах людей. И что они не замедлят уничтожить нас.
Задумчиво закусив губу, он признался:
— Самым большим в моей жизни удивлением стало то, что этого не произошло. Более того — наше движение неожиданно начало крепнуть и расти с невиданной силой.
Я почувствовал, как все мое существо ощутимо напрягается, словно внутри меня натянулась струна. Захери безо всяких наводящих вопросов и уговоров подходил именно к той теме, ради которой я и пришел.
Основатель Сопротивления грустно усмехнулся.
— Тут проявилась моя ужасная и непростительная самонадеянность, Димитрис. Я убедил себя, что сам Аллах хранит нас и благоволит нам. Это показалось мне единственным объяснением того, что, вопреки всякой логике, нам удавалось раз за разом скрываться от преследователей, наша идея находила все новых и новых сторонников, мы получали нежданную помощь от самых неожиданных союзников. Такого везения просто не могло быть. А значит, убедил себя я, дело здесь в помощи Всевышнего. Раз так — то это Его знак, что мы все делаем согласно Его воле. И, если так — нам нужно продолжать, и не прекращать свои молитвы.
Он слегка закусил губу.
— Некоторые вещи в наших действиях смущали меня и заставляли сомневаться. Но то, что я считал благословением свыше, пересиливало сомнения. Я говорил себе: «Если бы наш путь был неверен, то разве стал бы Аллах помогать нам? А без его помощи, полагаясь лишь на свои силы и везение — мы давно были бы разгромлены и потерпели бы поражение». Тебе все это кажется глупым? Но мне так не казалось.
Я не перебивал его, и он продолжил.
— Из группы мечтателей, вознамерившихся сделать этот мир лучше, мы сделались частью невиданной по масштабам тайной организации, которая росла, как снежный ком. Мы не были ее центром, не создавали новых ячеек — они прирастали к нам сами в виде групп людей по всему миру, исповедующих схожие идеалы, которые узнавали о нас, следовали нашему примеру, устанавливали с нами связь. Если ты хочешь узнать побольше о том, как эта сеть росла и строилась — я буду плохим рассказчиком. На очень ранних этапах этого процесса я устранился от участия в управлении. Это не было моим талантом. Я сосредоточился лишь на том, к чему был склонен, — на проповедях, описании наших идей в доступной для людей форме. А еще больше — на молитвах. Ведь я понимал, что лишь благодаря Ему такие успехи и достижения возможны, а нас, вопреки логике, до сих пор не постиг крах.
Некоторое время Амир молчал.
— Очень скоро я естественным образом оказался на задворках разгорающейся борьбы, и утратил свой авторитет среди соратников. Идеи, которые я проповедовал, они начали считать наивными, устаревшими. «Времена изменились», — говорили они мне. Люди любят эту фразу. Она позволяет им не признавать, что изменились они сами. Чтобы привлечь еще больше сторонников, чтобы разжечь пламя борьбы ярче, им были нужны более простые, четкие и решительные лозунги. Люди сильно отличаются в своих верованиях, воззрениях и симпатиях. По крайней мере, так им кажется. Объединить их вокруг определенной идеи — сизифов труд, требующий целых поколений. Гораздо проще — объединить их против чего-то. Язык ненависти прост и универсален. Проповедовать на нем — легко. И я не был для этого нужен.
