— Я вроде бы понимаю умом, что впереди меня ждет пекло, из которого я могу не выйти живым, а если выйду — меня до конца жизни будут мучать кошмары, призраки умерших, угрызения совести. Но я не думаю об этом. Воинские инстинкты оттесняют мысли. Что бы ни было потом, это будет потом. А сейчас — все просто. На первый план выходит зверь. Та самая хладнокровная сущность, которую заложили в мои гены, чтобы сделать из меня прирожденного бойца. Стимуляторы усугубляли это явление. Но даже без них я его ощущаю. Оно всегда помогало мне выжить и быть эффективным, чем другие. Наверное, мне стоило быть благодарным за это качество. Но вместо этого я всегда ненавидел их за то, что они сделали меня таким. Забрали у меня право испытывать весь тот страх, все то волнение и все то отвращение к насилию, какие могли бы быть во мне, родись я обычным, нормальным ребенком. И обрекли меня на ту судьбу, которая в итоге мне и выпала.
Я не подумал о том, что говорю слишком тихо для Сильвестра. Но он, похоже, все-таки меня расслышал.
— В этом мире есть зло, полковник Торнтон, — продолжил я. — Может быть, есть и добро. Когда-то я и его видел, и еще немного помню. Но зло — есть точно. Я знаю его в лицо. Я, ты, все эти две тысячи человек, которые соберутся завтра, и еще миллионы таких же — это порождение этого зла. Мы — не ангелочки. Мы не красивы, не особо приятны в общении, иногда неуравновешенные. И опасны. Да, нас стоит опасаться. Но мы не стали бы такими, если бы вполне определенные люди не утопили наш мир в насилии, крови, огне и войнах, которые они развязывали одну за другой в угоду своим амбициям, своей алчности, и не создали реальность, в которой требуется все больше и больше солдат, а не нормальных людей. Нормальные люди смотрят на нас как на отродье. Чураются нас. Думают, что проблема изначально была в нас. Что мы какие-то дефектные, выродки. А власти и корпорации, мол, просто использовали нас по единственному назначению, для которого мы пригодны. Но они не видят настоящего зла. Вот в чем проблема, если ты меня спросишь. И завтра мы собираемся не для того, чтобы выбить из кого-то социальное пособие или медальки, такие же как у миротворцев. Мы собираемся для того, чтобы объявить, что мы — не зло. И сказать, где зло настоящее.
Сильвестр продолжал слушать, не перебивая.
— Так что, если ты хочешь знать мое мнение, Торнтон — не имеет абсолютно никакого значения, кто там что кому запретит. Это может быть проблемой только для того, кто не понимает, в какую серьезную и жестокую борьбу он ввязывается, и думает, что будет весело и прикольно. Я таких иллюзий не испытываю. Когда я выйду завтра из дому — я буду готов к тому, что не вернусь. Спроси себя, готов ли к этому ты. Если это так — значит, идти стоит.
— Я хорошо знаю, к чему я готов! Я для себя давным-давно все решил! — хлопнул он кулаком по столу. — Но дело не во мне, и не в тебе, Димитрис! Как насчет остальных?!
— Пусть решают за себя. Каждый из них — взрослый человек, переживший в этой жизни многое. Каждый в состоянии сам нести ответственность за свои поступки.
Глава оргкомитета с неприкрытым сомнением хмыкнул, и отрицательно покачал головой.
— Наши люди — бойцы, Димитрис! Они привыкли к подчинению и субординации! Тянутся к сильной руке! Хотят слышать командирский бас! Если они не увидят всего этого в нашей организации, они не останутся в ней!
— Да, они такие, — не стал спорить я. — В нас и самих это есть. Нас всех вымуштровали так, чтобы нам было проще выполнять команды, чем рассуждать. Я сталкивался с этим и в нашем клубе. Но я не потакал этому. Делал все, что мог, чтобы заставить их думать своей головой. Чтобы они наконец зарубили себе на носу, что лишь они одни теперь ответственны за свои судьбы. Что никто вместо них их собственные жизни не устроит. А иначе какой во всем этом смысл?! Создадим очередную частную армию, чтобы несчастные люди, которые отвыкли жить по-человечески, ступили на привычную для них стезю и остались такими же морально искалеченными, какие они есть? Кому из них станет от этого лучше?
Сильвестр нахмурился, кажется, испытывая сомнения.
— Так что ты предлагаешь?!
— Честность. Возникнут проблемы — скажем им все как есть. Не будем обещать, что все пройдет хорошо. Не будем давать никаких гарантий. Пусть каждый осознает все риски и сам принимает решение. Многие не придут, если поставить вопрос так? Ну и пусть. Это лишь мое мнение. Но я считаю, что лучше собрать сто человек, которые знают, зачем пришли, чем две тысячи, которых согнали на собрание, как овец.
Сильвестр долгое время смотрел на меня, задумчиво почесывая свой подбородок и кусая губу. Затем он вначале медленно, а затем все энергичнее закивал головой, наполняясь решимостью. Он так и не ответил на мою реплику. Но его позиция стала ясна.
— Я чертовски рад, что ты с нами, Димитрис! — гаркнул он наконец. — И я первым проголосую за то, чтобы ты вошел в правление! Твое хладнокровие и решительность нам чертовски пригодятся!
— Рано еще говорить о выборах. Давай вначале хоть соберемся.
— Я буду завтра там, что бы ни случилось! А остальные — решат сами!
— Что ж. Тогда увидимся!
Мы с ним крепко пожали друг другу руки.
— А сейчас извини, но мне надо бежать. И я прихвачу с собой кое-кого из парней. Так уж сложилось, что моему брательнику, пусть он мне формально и не совсем брательник, а вообще сложно объяснить кто, стукнуло сегодня 44. И, что бы там ни было завтра — сегодня я должен быть с ним.
— Так чего ты ждешь?! Давай, вали! И подними там и от меня рюмашку за его здоровье!
§ 10
Несмотря на сумасшедший день, прошедший целиком за рулем автомобиля, Чако Гомез все же вызвался подвезти меня и Терри Майклсона (мы трое были приглашены на день рождения Миро) к «Доброй Надежде». Много улиц были перекрыты из-за массовых акций, так что дороги субботним вечером были загружены на 8 из 10 баллов. К счастью, и штаб «носка», и «Добрая Надежда» расположились на периферии Гигаполиса, так что между ними существовал маршрут, проходящий вдали от ключевых транспортных артерий. За то время, которое мы все же провели в тянучке, я успел переговорить с Тэрри.
— Все еще называю тебя мысленно «Рудом», — признался я.
— Теперь мне это подходит больше, чем в день, когда я вступал в Легион, — усмехнулся он.
Он преувеличивал. Страховка покрыла операцию по пересадке кожи на лицо парня, изуродованное «Зексом». Так что о былом химическом ожоге теперь напоминал лишь небольшой перепад цветности кожи на правой и левой сторонах лица. Для непривычных к такому людей это все равно выглядело отталкивающе. Но я помнил, как это смотрелось два с половиной года назад, и должен был признать, что парню повезло.
— Каким же я тогда был сопляком, — хмыкнул он. — Думал, что это круто — стать суперсолдатом, а потом вернуться домой с кучей бабла, да еще и эдаким суровым ветераном, на которого девки будут вешаться. Это казалось приключением.
— Многие так думали, — кивнул я, почему-то вспомнив Питера Коллинза.
— Мне очень повезло, что я был в твоей роте, Димитрис. Если бы я угодил к садисту Тауни или отморозку Колду — не знаю, смог ли бы я потом выбраться из этой ямы. А ты делал все, что мог, чтобы мы все-таки оставались людьми.
— Ничего я не делал, Тэрри, — махнул рукой я, вздохнув. — Я был такой же частью системы, как и они. Делал то, что было приказано.
— Что произошло с вами там, внизу? — спросил Майклсон шепотом, имея в виду Новую Москву.
Я неопределенно покачал головой. Я не хотел лгать или преуменьшать увиденное. Но сейчас было не место и не время, чтобы выкладывать все начистоту. Еще нет.
Чако остановил авто у одной из станций маглева на окраине, чтобы подобрать свою супругу. Ею оказалась миленькая миниатюрная рыжеволосая девушка, выглядящая очень молодо и энергично. Впорхнув в авто, она чмокнула мужа в щеку и тепло поприветствовала нас.
