С этой мыслью я набрал ещё один номер.
— Алло! Что стряслось?! — ответил хриплый спросонья голос Сильвестра Торнтона.
— Копы устроили «маски-шоу» на праздновании дня рождения моего брательника. Загребли всех, кто там был, включая Чако и Тэрри. Как я понимаю, они еще там, — коротко отрапортовал я.
«А сколько еще произошло херни, о которой я не могу рассказать, дружище!» — подумал я.
— Проклятье. Ты серьезно?! Это как-то связано с «носком»?
По голосу было слышно, что он окончательно проснулся.
— Нет, не думаю. Но не исключаю, что попытаются связать. Копам, похоже, взбрело в голову, что это был не день рождения, а очередное собрание моего бывшего клуба. Хотя это полная чушь: там было полно левых людей, женщин, детей…
— Черт возьми! Что я могу для тебя сделать, приятель?!
— У тебя есть адвокат, который может подъехать туда?
— У тебя же есть этот твой Кац.
— Он был в числе гостей.
— Проклятье! Так-с, дай подумать. Так-так-так. М-да. Я могу, конечно, сделать пару звонков, надеясь, что меня не пошлют малознакомые люди, которых я разбудил в ночь на воскресенье. Но шанс, что я заставлю их притащить задницу в полицейский участок раньше рассвета — близок к нулю. Адвокаты — это все-таки не пожарные и не врачи скорой помощи.
— Понимаю.
— Стоит все-таки попытаться?
— Нет, не надо. Уверен, кто-то из ребят уже смог выцепить хоть одного, — ответил я, заключив, что у многих из задержанных, как минимум у Владислава Каца, а также у Тима Бартона, есть номера подходящих юристов, и они наверняка уже сделали звонки.
— Ты считаешь, что завтрашнее собрание под угрозой? — спросил Сильвестр, думая о своем.
Я вздохнул.
— Под угрозой. По тысяче причин. Теперь есть тысяча первая.
— Значит, ничего не меняется? Все как запланировано?
— Да, — твёрдо ответил он.
— Добро. Тогда увидимся утром.
Мне страшно хотелось услышать сейчас Джерома. Я не мог быть уверен, но жопой чувствовал, что насчет Катьки и Седрика прокурор не взяла меня на понт, а сказала правду. И при мысли о том, что испытывает сейчас Джером, я ощущал практически физические страдания.
Но связаться с ним не было никакой возможности. В целях безопасности у него не было постоянного номера. Я сам настаивал на том, чтобы так было — я никогда не смогу найти его, если он сам этого не сделает. А учитывая, что уже в скором времени я и сам могу оказаться невесть где, на встречу в ближайшей перспективе рассчитывать не приходилось.
«Держись, дружище», — подумал я. Ещё каких-то пару часов назад, узнав от Миллер о судьбе Лайонеллов, я проклинал себя за то, что помог им попасть в Сидней, и особенно — за то, что свёл их с Клаудией. Сейчас я надеялся лишь на то, что Клаудия сумеет удержать Джерома от глупостей и убедить его быть благоразумным. Но понимал, что надежды, скорее всего, тщетны.
Благодаря прошлому в сфере правозащитной деятельности у Клаудии наверняка остались хорошие контакты среди людей, которые действуют на неблагодарном поприще защиты прав нелегалов. Я не сомневался, что она сможет подключить их к этой ситуации. Выдрать нелегала из лап «крысоловов» — задача из области фантастики. Но, имея определенные средства, можно сильно облегчить ему жизнь — вплоть до того, чтобы спасти его от каторги и свести все к депортации. С ребенком все было сложнее. Но, если раздобыть совсем уж немалые средства, а также подключить кое-какие связи, можно было попытаться вернуть родителям и его. Можно было бы — в обычной ситуации. Но не тогда, когда за судьбой несчастных наблюдает незримое око СБС.
— Проклятье, — пробубнил я.
Не было смысла себя обманывать — Клаудия ничего не сможет сделать для Катьки и Седрика. И вряд ли она сможет убедить Джерома в обратном. А раз так — он будет пытаться вызволить их сам. Теми способами, которые ему близки и понятны. Именно на это Анна Миллер, эта чертова гестаповка-шахматистка, и рассчитывала.
Я тяжело вздохнул, и, придя к выводу, что прямо сейчас я ничего полезного ни для кого не могу не могу сделать, крякнул, заставив себя встать с кровати, и, прихрамывая, дойти до кухни, чтобы жадно выпить стакан воды.
Кичась своей закалкой и толстокожестью перед Джеком и Дорис, я лишь строил хорошую мину при плохой игре. Выносливости и стойкости мне было и впрямь не занимать. Но организм не был железным. И я был уже не таким, как в двадцать лет. Заряд адреналина, подстегивающий меня во время драки, иссяк, и теперь я ощущал себя так, как будто скатился с высокой лестницы, а затем по мне прошлась целая толпа прохожих, в том числе верхом на лошадях.
Мне едва хватило сил, чтобы стянуть с себя и бросить в стиральную машину испачкавшуюся об асфальт и пропитанную кровью одежду, тщательно умыть свою побитую рожу и натянуть домашние шорты. На расстилание постели энергии уже не хватило, и я бессильно растянулся пластом на диване, прикрыв глаза. Коммуникатор был на руке, и я надеялся, что мне в любой момент позвонит кто-то из ребят, вышедших из отделения полиции. Но я понимал, что это может произойти как через минуту, так и через пару часов. И лучшее, что я мог сделать — это хоть немного поспать, чтобы не чувствовать себя развалиной завтра.
Я не мог быть уверен, что Пайпс не вернется этой ночью с еще большим количеством дружков, даже несмотря на то, что полицейские дроны наверняка будет держаться поблизости после случившейся заварушки. Но я не собирался сбегать из-за этого из дому, и слишком сильно измотался, чтобы придумывать еще что-нибудь, кроме закрытой двери и трости около кровати, чтобы остановить их в случае их появления. Едва моя основательно побитая голова коснулась подушки, как глаза начали слипаться.
Кажется, я-таки заснул. И уже миг спустя, как мне показалось, проснулся снова — от яркого света, бьющего в окно. Открыв глаза и инстинктивно схватившись за трость, я осознал, что в окна неровно светят автомобильные фары. Мишка беспокойно крутился у двери, втягивал ноздрями воздух, временами облокачиваясь на дверь передними лапами, и слегка скулил, но не лаял и не рычал, как он обычно делал, если чуял опасность.
Взяв трость, я осторожно проковылял к окну, и, отодвинув штору, увидел, как машина такси, развернувшаяся около моего дома, скрывается, ныряя на нижний ярус жилого комплекса. Спросонья соображалось не очень живо. Но до меня сразу дошло, что Пайпс с дружками не стали бы приезжать ко мне на такси. Поведение Мишки, который лишь любопытно застриг ушами, заслышав скрип калитки, говорило о том же.
Я натянул майку и попробовал собраться с мыслями. Первой догадкой было то, что ко мне приехал кто-то, первым сумевший вырваться из лап полиции. Но я не видел логики в том, чтобы кто-то заявлялся ко мне домой, вначале не позвонив и не убедившись, что я действительно здесь.
Долгое время никто не звонил или стучался. Подождав немного, я отворил дверь сам.
§ 18
Мне пришлось несколько раз моргнуть, прежде чем я уверился, что Лаура Фламини сидит просто на ступенях моего крыльца, одетая в то же, в чем она была вчера вечером. Заслышав звук открывшейся двери, она подняла голову — и я с удивлением увидел растрепанные волосы и растерянное, покрасневшее от слез лицо, какое может быть у девушки, только что пережившей скандал или истерику. Я никогда прежде не мог представить себе столь собранную личность и уравновешенную личность настолько утратившей самообладание.
При виде моей побитой физиономии из ее груди невольно вырвался жалостливый стон.
— Господи, — произнесла она.
На ее глазах, глядящих на меня, блестели слезы.
— Я до последнего момента надеялась, что это неправда! Я не верила, что он способен на такое. Я совсем его не знала, оказывается. Мне так жаль. Мне очень, очень, очень, сто раз очень жаль, — прошептала она.
При первом же взгляде на Лауру, которую я не надеялся больше увидеть когда-либо в своей жизни, мои внутренности инстинктивно сделали несколько кульбитов. Все мое существо в один миг воспрянуло и разволновалось. Но мысли сразу же ринулись в другом направлении, едва я осознал, что понимаю, кажется, почему она здесь. И, вопреки здравому рассудку, это понимание пробудило во мне иррациональную обиду и отторжение.
