— Ничего серьезного не произошло, — произнес я чужим, прохладным голосом. — Не серьезнее того, что бывало после боксерских поединков. Пройдя войну, уже не обращаешь особого внимания на такие мелочи.
Я чувствовал себя идиотом и сволочью, говоря нечто столь холодное в то время, когда смотрел на заплаканное лицо девушки, которую всей душой любил. Но я просто не мог заставить себя вести себя иначе. Я был уверен: она приехала лишь потому, что узнала от Гранта о том, что произошло. Примчалась сюда из чувства жалости, раскаяния. Для того чтобы узнать, что со мной и предложить помочь. В общем, из-за чего угодно. Но вовсе не потому, что я ей нужен.
Я не хотел думать об этом, но при взгляде на нее перед моими глазами сразу же невольно представала картина, продемонстрированная на записи Анной Миллер: стройное и красивое женское тело, съежившееся на белоснежных простынях, которое разгоряченный и властный самец остервенело и жестко пользует, как принадлежащую ему вещь. Вопреки словам этой фригидной ханжи, в этом не было ничего зазорного или постыдного. Они были парой и могли заниматься у себя дома сексом так, как желали. Но, вопреки логике, я чувствовал к этой картине отвращение.
Я очень желал возвыситься над теми мелочными чувствами, которые царили в тот момент в моей душе. Хотел ощутить тепло и благодарность к Лауре — за ее сострадание; за принципиальность по отношению к поступку ее жениха; за ее готовность из благородных побуждений отставить прочь свой неприятный осадок из-за моего неудавшегося и неуместного любовного признания. Но я не мог. После того, что произошло между нами, я чувствовал лишь обиду, ущемленную гордость и боль. С трудом удерживался, чтобы не крикнуть: «Убедилась, что я живой?! Ты же для этого приехала?! Ну так езжай домой, к своему господину!»
— Так что жалеть меня не стоит, — продолжил я, укрепившись в этих мыслях. — твоему Эдварду, может, и не хватило духу, чтобы прийти ко мне и поговорить как мужчина с мужчиной. Но ты ему явно не безразлична, раз он прислал ко мне своих горилл, не побоявшись, что это аукнется на его репутации и карьере. А я, в конечном итоге, получил то, чего и заслуживает тот, кто подбивает клинья к чужой женщине.
При последних словах на лице Лауры отразился решительный протест, и жалость в ее интонациях уступила место возмущению.
— Я поражаюсь тому, как вы, мужики, это видите. «Чужая», «своя»! Я только что уже это слышала. Женщина — это что, по-вашему, какая-то овца? Собственность? Думаете, можно разобраться, кому она достанется, набив друг другу морду? А ее мнение вообще никого не интересует?!
— Я не готов расписываться за всех мужиков. Насчет себя могу сказать, что я не ручаюсь, что не сделал бы чего-то подобного, окажись я на месте твоего жениха. Ну, разве что мне для этого не понадобилось бы нанимать громил.
При слове «жених» глаза Лауры вновь вспыхнули гневом — видимо, вспомнилась случившаяся только что бурная ссора.
— Я уже говорил тебе, что мы с ним никогда не были помолвлены! Или в наше время бульварная пресса может кого-то обручить без его согласия?! — воскликнула она.
— Пусть так. Это ваши с ним личные дела, мне не пристало в них лезть, — брякнул я, снова вопреки воле увидев перед глазами картину их с Эдвардом грубого сношения.
— Ах, теперь ты, значит, не при делах?! — удивилась она, по-итальянски эмоционально всплеснув руками. — А несколько часов назад было иначе!
От этой очевидной правды я несколько смешался.
— Намекаешь мне на то, что лучше бы мне езжать, откуда приехала?! — спросила она в лоб, вперив в меня решительный взор.
— Да ни на что я не намекаю! — я, вопреки своей воле, тоже начал распаляться, чувствуя, как зубы сжимаются, а рука крепко сжимает дверной косяк, за который я держался. — Я высказал тебе все, что было у меня на душе! А ты дала мне ответ, который был предельно понятен!
— Не давала я никакого ответа! — замахав руками, вскричала Лаура, глядя мне прямо в глаза. — Ты сам это себе придумал! Вдолбил себе в голову, что так должно быть, что так неминуемо будет, ждал такого ответа — и сам себе его поспешно дал! Может быть, ты такого ответа и хотел?!
— Что за чушь?! Конечно же, нет! Ты не представляешь, чего мне стоило сказать тебе все это!
— Ну вот, — недоуменно развела руки Лаура, закатив глаза. — Только что ты строил из себя крутого мужлана, которого ничем не проймешь. А тут оказывается, что ты такой робкий и стеснительный!
Я не нашёлся что ответить. А она тем временем продолжала:
— Сколько мы были знакомы — от тебя не было ни одного намека. Я могла только гадать, действительно ли я замечаю что-то такое в твоих взглядах, или мне кажется! И вдруг, когда я уже решаю, что мне-таки показалось, ты вываливаешь все это мне просто на голову — и винишь меня в том, что я растерялась и не нашла нужных слов?
— Я ни в чем тебя не виню, — ответил я, растерянный таким поворотом событий.
— Эй, уважаемые! — услышал я заспанный и раздраженный мужской голос с соседского крыльца, где зажглась лампочка. — Вся улица обязательно должна слушать всю ночь, как вы выясняете отношения?! Вначале какое-то хулиганье бьет лампочки и устраивает драку со стрельбой, потом полиция приезжает, а теперь еще и это?!
Мы с Лаурой, совсем забывшие во время выяснения отношений где мы находимся и который сейчас час, растерянно посмотрели друг на друга.
— Прошу прощения! — крикнул я в ответ. — Ночка та еще, это точно!
— Дайте уже поспать, в конце концов!
Кивком головы я заверил соседа, что я его услышал. Некоторое время мы молчали, оба ощущая неловкость из-за случившегося, заново перематывая в памяти сказанные только что слова и жалея о них.
— У тебя найдется что-нибудь выпить? — спросила Лаура шепотом.
— Могу заварить чай.
— Я бы выпила чего-то покрепче.
— Есть бутылка бурбона на случай прихода гостей. Насколько я знаю, он не очень хорош, из дешевых. Но если смешать с содовой и со льдом — может, тебе и сойдет.
— Да, то, что надо. Только без содовой.
— Ну, тогда заходи.
§ 19
Часы показывали четыре двадцать ночи. Чувствовалось, что над горизонтом уже вот-вот забрезжит рассвет. Я включил торшер, чтобы вытащить из полумрака контуры помещения, но не заливать его светом полностью.
Лаура неуверенно замерла посреди помещения, с интересом его оглядывая. Мишка тут же поспешил подбежать к ней и обнюхать, а затем, издав благожелательное поскуливание, потерся своей огромной башкой о ее ногу, как всегда делал, когда хотел, чтобы его приласкали. Как и все, от неожиданности она вначале слегка отшатнулась, но затем неуверенно прикоснулась ладонью к его пушистой шерсти и запустила в нее пальцы.
— Мишка, не приставай к гостям! — строго сказал я.
— Да нет, ничего. Он очень милый, — проговорила Лаура, уже смелее почесывая его за ухом.
— Присаживайся, — указал я рукой на диван, хмуро покосившись на валяющиеся вокруг него окровавленные бинты, пахнущие обеззараживающим средством, и кульки из-под льда, которые я прикладывал к ушибам. — Извини за беспорядок.
Ее глаза расширились и она испуганно прикрыла глаза рукой.
— Господи. Это выглядит как операционная. Димитрис, эти подонки сильно избили тебя, да?! Я же вижу, что это так!
— Я уже сказал, что нет. Давай не будем об этом.
Я включил электрочайник, подумав, что не помню, когда я последний раз заваривал себе чай посреди ночи. Обернувшись, увидел, что Лаура все-таки присела на край дивана, продолжая почесывать за ухом подошедшего к ней Мишку.
— Очень миленько. И не скажешь, что холостяцкая берлога, — заметила она, зацепившись взглядом на комнатные растения и аквариум.
Я достал из верхнего шкафчика на кухне бутылку виски, которую держал в основном на тот случай, если Миро или кто-то из ребят заявится в гости без предупреждения, плеснул немного в бокал и бухнул туда же несколько кубиков льда из морозильника.
