— Маргарита Петровна нам сегодня как раз рассказывала о конце Старого мира и о темных временах, — вспомнил я. — Мы с ребятами потом еще спорили о том, что она сказала: о доброте, ненависти и других вещах. А я с тех пор не могу выбросить это из головы и все представляю себе, как оно было тогда…
— Хм, а я сразу заметил, что ты сегодня как будто пригруженный чем-то. Подумал, девки обижают, — учитель оскалился своей доброй, но несколько пугающей улыбкой.
Физрук вздохнул, улыбка исчезла, на лбу залегли морщины и по лицу его будто пробежала черная тень. Такое бывало со многими взрослыми, когда им приходилось вспоминать о темных временах. Мама говорит, что это называется «посттравматический синдром» и что он в той или иной степени проявляется у всех людей ее поколения.
— Я тебе скажу так, браток, — произнес он. — Это было испытание. Такой себе экзамен, устроенный всему человечеству и каждому человеку отдельно. Только вот не все поняли, какая цель экзамена. Многие восприняли его просто как тест на индивидуальное выживание. Я тоже вначале был таким. Цеплялся за жизнь как зверь, не щадя ни себя, ни других. А вот папаня твой сразу все смекнул как надо. Он знал, что дело не в сохранении своего тела. Штука в том, чтобы сохранить душу, отстоять свое право называться «человеком». Эх, ты, наверное, еще слишком мал, чтобы понять, о чем я говорю…
— Нет, почему это, я все понимаю! — возмутился я, обиженный на «малого».
— Знаешь, что, — на лице Семеныча пролегла печать глубокой задумчивости. — Думаю, и тебе, и многим твоим корешам было бы полезно побывать в одном месте. Это место, в котором я пережил… э-э-э… как бы назвать-то это… м-м-м… духовное перерождение!
— Что за место? — заинтересовался я.
— Ну, сейчас его называют — Храм Скорби, — объяснил физрук.
— О! — поразился я, услышав хорошо знакомое мне название. — Но ведь это же за территорией селения. Туда же ходить нельзя! Но ничего. Я видел оттуда много фотографий, и видео есть. Мы могли бы…
— Нет-нет, фото, видео — это не то, — отмахнулся от моих предложений учитель. — В таких местах, как это, витает особенный дух. Его можно почувствовать только побывав там самому.
— Не думаю, что нас туда пустят, — пессимистично предположил я.
— Да, вообще-то правилами не дозволено, — пригорюнился физрук. — Но знаешь, ничего особо опасного там нет. Я вот бываю там каждую субботу. Знаешь, я, наверное, поговорю об этом с Петровной. Может быть, она даст добро, чтобы сводить вас туда.
— Вау! Вот это было бы круто! — обрадовался я. — Я еще никогда не был на экскурсии за территорией!
Обрадованный тем, что его идея нашла у меня отклик, физрук усмехнулся, но тут же задумался и вновь стал серьезным.
— Ты это… не трепайся об этом особо, — предупредил он меня. — Я улучу момент, покумекаю с директрисой. Может быть, к весне, после Пасхи, на гробки, как раз и выберемся. И вот еще, не больно мне нравится это твое словечко — «экскурсия». Экскурсия, Димитрис — это такой вид развлечения. А в Храм не ходят, чтобы развлекаться. Туда ходят, чтобы почтить память и, может быть, осознать что-то для себя… Ладно, не грузись, иди давай, ребята вон уже на команды разбились!
Наслаждаться игрой в волейбол я смог всего-то полчаса. На полчетвертого у меня было занятие с репетитором по английскому языку, а родители к этим занятиям относились очень серьезно.
По моей просьбе физрук открыл для меня школьную душевую, обитую кафелем болотного цвета. Раздевшись и вооружившись куском мыла, я выдохнул и забежал под прохладные струи воды. По действующим в поселении нормам экономии воды надо было укладываться в четыре с половиной минуты, поэтому принятие душа в какой-то степени превращалось в еще одно спортивное упражнение. Впрочем, за долгие годы мы все наловчились сдавать этот норматив на «отлично».
Вытершись, подсушив феном голову и одевшись, я заметил, что на часах 15:25. Поздновато, могу домой не успеть. Но это не проблема. Для встречи с репетитором мне достаточно иметь при себе коммуникатор и доступ к Интернету. Школьная инфотека, в такое время обычно полупустая, подойдет для дистанционного урока ничуть не хуже, чем моя комната дома. Поэтому, схватив сумку, я поспешил туда.
Полтора часа совершенствования моего произношения — и вот я уже подхожу к школьному гардеробу. Мои шаги отражались от стен школьных коридоров громким эхо. Наверное, я уходил из школы одним их последних. Из-за завешанных жалюзи окон уже не проникало ни лучика света, так что в гардеробной зажгли лампочку. Сонная обрюзгшая тетка, которую я на своей памяти ни разу не видел без закрытого «сетчаточником» левого глаза, лениво отправилась за моей курткой.
На улице сейчас было -20 по Цельсию, не меньше, так что прежде чем выбраться наружу я плотно укутал шею шарфом, надел на голову шапочку, тщательно завязал капюшон с полумаской и окунул свои руки в громадные теплые рукавицы. Чуть не забыл снять свой «сетчаточник», которым я пользовался для сеанса видеосвязи с репетитором. Каждый год находятся растяпы, которые попадают к докторам с примерзшим к глазам устройствами, но становиться очередным из этих неудачников мне как-то не хочется.
— До свидания! — крикнул я гардеробщице, приоткрывая тяжелую металлическую дверь в предбанник.
В предбаннике температура была уже близкой к уличной, а за следующей дверью в незащищенный теплой одеждой верхний участок лица подул колючий порыв ветра. Впрочем, ветер был сегодня не слишком сильным, снег не падал, а к морозам мы здесь все были привычны. По расчищенной от снега и льда тропинке я побрел к воротам, ведущим из школьного двора на улицу, не оглядываясь на неказистую двухэтажную постройку, увенчанную обледеневшей вывеской «Первая средняя общеобразовательная школа Генераторного».
Название было глупым, так как это была единственная школа в моем родном поселении, которое по прошлогодней официальной переписи насчитывало восемь тысяч триста одного жителя, и вряд ли строительство еще одного учебного заведения есть в ближайших планах администрации.
Мамин автобус придет в семь двадцать, а может, с учетом зимней дороги, и в восемь, так что у меня оставалось еще около двух часов времени, чтобы погулять с друзьями. Неохотно высвободив одну руку из рукавицы и вытащив комм, я набрал Джерома, не сомневаясь, что он, несмотря на мороз, тусуется вместе с компанией где-то в округе, если только ему не удалось обойти правила и погрузиться в «виртуалку».
Я не ошибся. Оказывается, Джером с ребятами попробовали проскользнуть в «зал погружений», но там в этот раз дежурил Петруша. Так звали парня из набранной школьной директрисой команды «тимуровцев» — старшеклассников, которые, среди прочей общественно полезной работы, следили за соблюдением запрета на пользование детьми младше шестнадцати лет залом погружений в виртуальную реальность Dreamtech. Если с прочими «тимуровцами» бойкому Джерому иногда удавалось договориться, то Петруша, которого ирландский смутьян не называл иначе чем «долговязым жополизом», был неумолим.
Запрет был введен поселковой администрацией три года назад по просьбе родительского собрания «из соображений общественной морали и профилактики детской виртомании» к величайшему разочарованию и гневу ребят, лишившихся доступа к крутейшему развлечению современности и компании Dreamtech, потерявшей значительную часть прибыли в Генераторном. А ведь в свое время менеджмент компании, учуяв бешеный спрос, не останавливающийся даже перед высокими ценами, увеличил количество мест погружений с шести сразу до тридцати двух.
Я хорошо помню первые месяцы после открытия зала. Люди, пришедшие в эйфорию от появления в нашей глуши последнего достижения игрового бизнеса, расцвет которого был прерван Апокалипсисом, записывались в очередь за недели и даже месяцы. Места в очереди задорого продавали, обменивали, из-за них ругались и иногда дрались. Что и говорить, наша действительность была так сера и неприглядна, что желающих окунуться в нечто более красочное было хоть отбавляй.
