— А я уверен. Не смей даже думать о том, чтобы рисковать своей жизнью ради какой-то идеологической пурги или из глупого чувства привязанности к клочку земли, когда перед тобой открыт весь мир. Ты заслуживаешь большего, Димитрис. Полетишь в космос, как мечтаешь, или займешься другим делом, которое тебе по душе. В конце концов ты нарожаешь кучу детей, вырастишь их, и, когда мы с мамой состаримся и умрем, сможешь, если пожелаешь, выбрать себе глупый идеал, за который будешь воевать. Но вначале верни свой должок нам с мамой за то, что мы вложили в тебя всю душу. Проживи счастливую жизнь.
Я не знал, плакать мне или смеяться. Все это было так неожиданно, что просто сшибало дух.
— Если так — почему ты вызвался ехать в Бендеры? Нам с мамой этого не нужно. Нам с мамой нужно, чтобы ты оставался с нами, — молвил я, испытывающе глянув папе в глаза.
— Я ведь не на войну собрался. Я вернусь через два дня.
— А говоришь так, будто можешь и не вернуться!
— Могу. А могу не вернуться с работы, если сердце прихватит или кирпич упадет на голову.
— Но перед уходом на работу ты не озвучиваешь мне свое завещание!
— Этот разговор давно назрел, я должен был его когда-нибудь начать. Я просто хочу быть уверенным, что, если что-нибудь вдруг случится, то ты не наделаешь глупостей.
— Ты бы сам не сделал на моем месте то, что ты меня просишь.
— Сделал бы. Особенно если бы об этом попросил мой отец, твой дедушка. И я знаю, что он бы попросил, если бы ему представилась такая возможность. Когда началась та, Великая война, тоже находились те, кто хватался за оружие. А я вместе с мамой решил убраться подальше — и вот сейчас передо мной здоровый и умный пятнадцатилетний парень, который бы иначе вообще не родился. Так что я об этом решении не жалею.
— Я просто не хочу, чтобы меня называли трусом и предателем…
— Совершенно не важно, как тебя назовут. Меня вот называют по-всякому, например.
— Но я и сам буду чувствовать себя трусом.
— Бесстрашие — это не главное достоинство человека. А может, и не достоинство вообще. Если есть Бог, то он, должно быть, гневается на людей, которые так дешево ценят дарованную им жизнь, что готовы без раздумий ею пожертвовать.
— По-моему, все религии как раз говорят о том, что надо собой жертвовать, — усомнился я.
— Знаешь, мы ведь не философский диспут ведем, — вздохнул отец. — Если ты не понимаешь то, что я говорю, своим сердцем, то просто доверься моему жизненному опыту. Или твой старый отец для тебя уже не авторитет?
— Нет, просто…
— Ну так слушай меня и делай что я говорю, — твердо произнес отец.
— Мы ведь все равно говорим о нереальных вещах! — напомнил я, казалось, успокаивая себя.
— Об очень маловероятных. Это наш с тобой, как говорится, план «Б».
— Мужчины, ужин готов! — донесся с кухни голос мамы.
Я дернулся было идти на кухню, надеясь поскорее окончить этот тягостный разговор, но папа вдруг крепко сжал мою руку и проникновенно заглянул в глаза. Стало понятно, что от ответа не уйти.
— Пообещай мне сделать так, как я сказал. Обещаешь?
Я отвел глаза и некоторое время упрямо молчал. Но все-таки я знал, что пообещаю то, что велит мне папа. Не потому, что мне нравится обещание быть трусом. И даже не потому, что мы говорим о гипотетических вещах, которым, я надеюсь, вряд ли суждено сбыться. Я просто никогда не мог противиться отцовской воле и решительности, не смел усомниться в его правоте. Он всегда знал, что делать и как поступить. И он всегда оказывался прав.
— Обещаю, — неохотно выдавил из себя я.
Словно по какому-то молчаливому уговору за ужином не было сказано больше ни слова ни о папином отъезде, ни о политике, ни о войне. Даже мама не вспоминала о своей работе. Мы всеми силами старались не выдавать того, что владеет нашими мыслями. Папа расхваливал мамину стряпню. Мама расспрашивала меня о Дженни и о наших мечтах об обустройстве в Сиднее. Говорили о скором потеплении и обсуждали варианты поездок, в которые мы могли бы вместе выбраться. Мы вспомнили несколько забавных историй из прошлого — наших, семейных.
Давно не помню, чтобы наш ужин проходил так спокойно и уютно. Очень быстро атмосфера этого семейного единения переполнила меня, а ощущение искусственности, натянутости нашего веселья — исчезла. Лишь где-то глубоко в душе щемила тоска. Но все-таки мне хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше.
Когда папа засобирался, было уже совсем поздно, но все-таки мы с мамой вызвались проводить его, невзирая на вежливые протесты, что нам незачем выходить на зимнюю стужу на ночь глядя. Мороз ощущался удивительно легко благодаря тихой, безветренной погоде. Снежный покров приятно хрустел под ногами. На улице, освещенной немногими тусклыми фонарями, почти никого не было видно кроме наших трех силуэтов. Лишь завернув за угол, мы увидели, что несколько тепло одетых мужчин топчутся у здания поселковой администрации, в окнах которой все еще местами горит свет. Один из мужчин махнул папе рукой. Мы остановились в нерешительности. В этот момент за спинами донесся шум вертолетных винтов. Оглянувшись, я увидел приближающиеся к нам из темных глубин неба мигающие огни.
— Это за мной.
Папа улыбнулся. В этот странный миг расставания улыбка у него получилась необычная, будто смущенная. Мы вообще-то обычно не устраивали шумных сцен приветствий и прощаний. Сегодня было не так, как всегда. И от этого в душе что-то екнуло.
— Береги себя, — шепнула мама.
Родители обнялись. Их объятия продлились на секунду дольше, чем обычно. Мама устало прикрыла глаза, уткнувшись в папино плечо, и я прочитал на ее лице отчаянное желание застыть в таком положении навечно — лишь бы папа никуда не улетал. Потом пришел мой черед. Папа пожал мне руку и улыбнулся, глядя на меня, с любовью и гордостью одновременно.
— Будь молодцом, Димитрис, — ободряюще сказал он.
Я хотел сказать, чтобы папа возвращался поскорее, но губы не послушались. Махнув нам рукой на прощанье, папа бодрой трусцой затрусил к своим коллегам. Вертолет прямо на наших глазах зашел на посадку на площадку на крыше здания, нарушая спокойствие зимнего вечера своим шумом и подняв ветер. По снежному покрову пошла рябь.
— Все будет хорошо, сынок, — мама обняла меня, совсем не думая, что я уже взрослый и на нас смотрят все эти мужчины.
Вместе мы провожали папу взглядом.
— Папа скоро вернется, — убежденно произнесла она.
Глава 7
Информация в современном мире распространяется как вирус. Первоисточник, как правило, найти невозможно. Я знаю лишь то, что впервые увидел эту новость на каком-то сайте с доменом «com», одном из сотен подобных, который мог принадлежать кому угодно и находиться где угодно.
В ЮНР предотвращена попытка государственного переворота?
Слухи о серии громких арестов, произошедших в Бендерах этой ночью, подтверждены. В здании Секретариата Главы ЮНР в 14:00 завершилась закрытая пресс-конференция, на которую допущены два десятка журналистов местных СМИ и несколько корреспондентов международных информагентств. Журналистам не было позволено задавать вопросы. Официальный представитель Секретариата зачитал краткое обращение, в котором сообщил, что в результате хорошо подготовленной и блестяще проведенной спецоперации КГБ был сорван готовящийся государственный переворот и арестована группа заговорщиков «в составе изменников Родины, а также иностранных шпионов». Ни одно имя не было названо спикером.
«The Breaking» пишет, что источники, близкие к Вооруженным силам ЮНР, предполагают, что были задержаны несколько высокопоставленных офицеров, включая Бориса Кунгурцева, которого называли «правой рукой» и вероятным преемником Ильина. Также источник якобы подтверждает, что в застенки КГБ были доставлены несколько иностранцев, тайно прибывших в Бендеры накануне, возможно, с целью продвижения интересов Альянса.
Однако, как сообщает «Euronews», в пресс-службе Комитета по внешним связям ЦЕА не подтвердили информации об отправке каких-либо делегаций в Бендеры. «Мы не располагаем такой информацией», — лаконично сообщил пресс-секретарь.
