— Я уже не ребенок, мама! — запротестовал я. — Я тоже буду сражаться, вместе со всеми!
— Нет, Димитрис. Нет! Ты дал папе слово, я знаю! — строго ответила мама. — Не смей нарушить его сейчас, в такой тяжелый момент. Ты должен делать все как я велю. Папа заранее все устроил, продумал твой отъезд. Я дура, что не рассказала тебе все раньше, теперь придется впопыхах. Значит так, возьми этот бумажник. Там есть несколько визиток людей, которые могут тебе помочь. Обрати внимание на человека, которого зовут Роберт Ленц. Роберт Ленц, запомнил? Это папин очень хороший знакомый, который позаботится о тебе. Ты должен слушаться его и делать, что он скажет. На твой финансовый счет я перечислила деньги, которые котируются в странах Содружества, они должны помочь тебе прожить первое время. Это все наши сбережения — береги их, не трать по пустякам. Ты ведь уже взрослый, Димитрис, я очень рассчитываю на твою ответственность!
— Подожди-ка, мама, — запротестовал я. — Мы же собирались уехать вместе! Ты что?!
— Димитрис, — она покачала головой. — Я медик со стажем, военнообязанная. Люди здесь нуждаются во мне. И на моем попечительстве дети в центре Хаберна. Я не могу уехать прямо сейчас. Мне нужно кое-что устроить, а потом… Посмотрим, как сложится ситуация, не будем загадывать наперед. Мы будем постоянно держать с тобой связь.
— Мама, да ты что?! — ужаснулся я. — Эти фашисты будут здесь через день-два. Они же тут всех поубивают!
— Не бойся, со мной все будет в порядке. Как только я смогу, я с тобой свяжусь.
— Но…
— Не надо сейчас вопросов, прошу тебя, — мягко остановила меня мама, выдавив из себя вымученную улыбку. — Ты же всегда мечтал получить хорошее образование в институте в Содружестве. Жить вместе с Дженни в одном городе. Помнишь? Твой папа все это для тебя устроил. Он еще заранее поговорил с несколькими своими знакомыми. Ты будешь учиться в очень хорошей гимназии в Сиднее! Ты же был в Австралии, Димитрис, ты знаешь, там совсем другая жизнь, намного лучше, чем здесь. Тебе там понравится. Ты там станешь такой важной птицей, что хорошо еще, если меня признаешь, когда приедешь проведать на каникулы…
— Мама… — я снова не смог удержать слез.
Мама ласково погладила меня по голове, и скороговоркой, которая появлялась у нее в минуты сильного волнения, продолжила:
— Значит так. Обещай мне, что будешь очень хорошо учиться и будешь послушным, чтобы не пришлось за тебя краснеть. Не забывай, чему мы с папой тебя учили, будь хорошим человеком. Ты и так очень хороший человек, я очень горжусь, что вырастила такого сына, Димитрис! Когда ты полетишь наконец в космос, высадишься на какой-то новой планете и будешь выступать перед журналистами, скажешь: это Володя и Катя Войцеховские меня вырастили. И нам с папой будем приятно — на этом свете, или на том, не важно, мы же не уходим безвозвратно, ничего просто так не заканчивается, поверь!
— Мама… — слезы лились одна за другой, особенно когда я видел, как взволнована мать. — Что ты такое говоришь?!
— Чтобы не случилось, оставайся хорошим человеком, вот и все. Это самое главное в жизни. И не распускай нюни. Ты же мужчина, спортсмен, сын своего отца! Не забывай об этом!
Я видел, как она опечалена, и мое сердце сжималось от отчаяния. Я не хотел никуда уезжать, не хотел никакой учебы в Сиднее, и не боялся никаких югославов, лишь бы остаться здесь, в своем доме. Я все пытался сказать об этом маме, но она не давала мне вставить и слова. С огромным трудом я поборол рвущиеся из груди рыдания, чтобы не расстраивать ее, и тихо, обреченно произнес:
— Я все сделаю как ты говоришь, мам.
— Люблю тебя, Димитрис.
— И я тебя люблю, мам.
Она крепко обняла меня в тот самый момент, когда где-то далеко на востоке раздался грохот артиллерийского залпа. Чашки в кухонных шкафчиках задрожали. Мама испуганно встрепенулась, выглянула в окно. В этот момент раздался яростный стук в дверь. Председатель крикнул маме:
— Все, Катя, времени нет! Давай скорей к машине!
— Давай, скорее, Дима! Помоги мне закрыть чемодан! — поторопила меня мама.
Я схватил чемодан, мы выскочили в коридор, следом за Добруком побежали по лестнице вниз. Мама вцепилась в мою руку, потянула следом, на ходу приговаривала какие-то бессмысленные наставления вроде того, чтобы я хорошо кушал и не забывал им звонить. Тогда стены очень сильно задрожали, лампочка под потолком стала мерцать, кто-то из соседей начал очень громко кричать. Я догадался, что происходит, и закусил себе губу, чтобы унять дрожь зубов.
Когда мы выбежали на улицу, толпа рассосалась. По улицам бегали перепуганные люди, мужики матерились, бабы верещали. Над восточной частью селения вздымался гриб черного дыма. Натужно выла сирена комендатуры. Где-то вдалеке доносились все новые и новые хлопки. Добрук исчез, так и не попрощавшись — побежал в сторону комендатуры, отдав какой-то краткий приказ милиционерам. Те сразу подхватили меня с мамой, потащили вниз по улочке, расталкивая мечущихся в панике людей. До меня доносились обрывки фраз со страшными словами: «наступают», «ракеты», «бежать». Перед глазами сменялся калейдоскоп страшных изображений: бледные, испуганные, заплаканные лица. Потом начался грохот, такой страшный, что я едва не оглох. Окна жилых домов трескались, острые стекла падали на улицу. Асфальт под ногами пускал трещины. В глазах остолбеневшего прохожего, стоящего у нас на пути с открытым ртом, я видел отражение алых лепестков пламени.
— Скорее! — в панике кричал один из наших провожатых.
Милиционеры дотащили нас наконец до угла улицы. Мама на ходу надела мне на плечи рюкзак, накинула на голову капюшон, чмокнула в щеку, сказала, что любит меня, и чтобы я себя берег. Я умолял ее поехать со мной, но она ничего не ответила.
Нас поджидал открытый внедорожник с заведенным бензиновым мотором. В нем сидели двое крепких мужчин в не нашей военной форме, с бронежилетами, шлемами и винтовками. Кажется, спецназовцы из Олтеницы. В одном из них я узнал Миро.
— Ну давай, скорее! — с сильным акцентом поторопил он меня. — Залезай, малец, опаздываем!
Меня схватили за шкирку и бросили на заднее сиденье быстрее, чем я успел еще раз обнять маму и сказать ей, что я ее люблю. Едва я плюхнулся на жесткую сидушку, водитель с силой надавил на гашетку, с бешеной скоростью устремляясь к южным воротам поселка. Дрожа от страха и волнения, я обернулся и увидел среди мечущихся в панике людей маму, одиноко стоящую посреди дороги с заплаканным лицом и поднятой вверх рукой. Где-то за ее спиной небо заволокли облака дыма, на их фоне хищно блестели жаркие языки пламени. Мое сердце сжалось, я помахал матери в ответ и в следующий миг внедорожник свернул за угол.
— Миро, останови, оставь меня здесь! — в истерике закричал я. — Я без мамы никуда не поеду!
— Не говори глупостей, братишка! — закричал он мне в ответ. — За тобой, как за вип-персоной, специальный кортеж прислали! У меня специальное задание — проследить, чтобы ты, как твой папа велел, попал по месту назначения!
— Но мама…
— Я присмотрю за ней, клянусь!
Водитель очень страшно матерился на румынском, когда на пути возникали прохожие или велосипедисты. Кого-то, кажется, даже сбил. Машина вылетела сквозь Южные ворота на страшной скорости, на которой мне никогда не приходилось ездить. Всю поездку я молчал: испуганно вжимался в сиденье и смотрел назад, на Генераторное, которое с каждым новым залпом все сильнее утопало в дыму и огне. От силы взрывов все новых и новых ракет содрогалась земля, яркие вспышки отражались в моих испуганных глазах и навсегда оставляли глубокую рану в душе.
Джип неистово несся по ямам и ухабам проселочной дороги. Из-под его колес летели грязь и песок. Меня бросало из стороны в сторону и обдавало пылью. Водитель и Мирослав взволнованно переговаривались по-румынски, какие-то панические голоса раздались из их раций. Я вздрогнул, когда у меня над головой пронеслось в сторону Генераторного звено вертолетов: это были «Команчи», боевые вертолеты Альянса, похожие на хищных птиц. Из-под крыльев этих монстров с воем и свистом вырвались целые мириады ракет, направленных за горизонт — куда-то туда, откуда уничтожали мое родное селение реактивные системы залпового огня.
