Я оставил пессимистичную реплику без ответа. Дальше мы ехали молча. Преодолев по знакомой уже разбомбленной дороге несколько блокпостов, и разминувшись со значительными силами миротворцев, которые стягивались в захваченный город, колонна евразийских БТР-ов, как змея, поползла дальше по безлюдным ухабистым горным дорогам.
Через некоторое время колонна взобралась на горное плато и приблизилась к охраняемым небольшим отрядом евразийских военных воротам. Именно отсюда колонна недавно и выехала в направлении Мериды. За этими воротами находился маленький горный аэродром, заброшенный еще в Темные времена, но реанимированный специально для целей евразийской спасательной операции.
Здесь уже был разбит живописный палаточный городок с заботливыми медиками, теплыми пледами, горячим чаем, и, конечно, встречающими спасенных из Мериды граждан юными корреспондентами каких-то молодежных комсомольских Интернет-изданий. Под бдительным оком взрослых пропагандистов, остающихся за кадром, эти симпатичные и энергичные юноши и девушки отснимут пронизанные наигранной детской наивностью и непосредственностью душещипательные репортажи о спасенных людях, ради которых (репортажей, не людей) вся эта операция и затевалась. Из творений юных комсомольцев и их не-юных учителей зрители, слушатели и читатели евразийских СМИ четко уяснят все, что требуется: загнивающее капиталистическое Содружество прогнозируемо бедствует, тонет в войне и анархии; но им-то самим, к счастью, повезло жить под крылом Компартии, которая заботится о своих людях и не бросает в беде.
Затем отснятых в репортажах, благодарных за спасение беженцев, а также спасших их героических красноармейцев, эвакуируют несколькими воздушными рейсами. Во всей этой суете сможем затеряться и мы, благополучно выбравшись из ставшей для нас слишком опасной Южной Америки.
— Евразы, похоже, тоже всем вполне довольны, — заметил Ши, оглядывая оживший при прибытии колонны лагерь, озаряемый вспышками фотокамер.
Наш замыкающий БТР, объехав прочие, из которых как раз шумно высыпали на улицу спасенные люди, тихо припарковался на отшибе лагеря, в зоне, куда зевак не пускала пара суровых евразийских солдат, и заглушил двигатель.
Водитель дважды постучал по корпусу, возвещая нас о том, что мы на месте. Выходить, впрочем, никто не спешил — разумнее было подождать, пока в лагере рассосется суета, чтобы какой-нибудь излишне ретивый комсомолец, не дай Бог, не запечатлел нас на камеру.
— М-да. Евразы довольны, — продолжил рассуждать Ши. — А с чего им быть не довольными? Ни один их солдат не погиб. А военный преступник наказан чужими руками. И это можно будет победно представить в пропагандистских сюжетах.
Затем он поднял взгляд на меня, и выпалил:
— Твоя личная месть, Димитрис, тоже свершилась!
Я проигнорировал этот выпад, и он продолжил:
— Одного я не могу понять. За что погибли сегодня шестеро отборных солдат Революции? Как смерть этого Окифоры приблизила торжество всемирной революции и установление нового, справедливого общественного строя? Ответь мне, Димитрис! Ведь это ты, сука, наш командир!
Я перевел на него твердый взгляд.
— Мне жаль погибших ребят, как и тебе, — твердо произнес я.
Но вместо него ответила Лейла.
— Это никогда не были «твои ребята», — покачала головой арабка.
— Ошибаешься, — возразил я.
— Да брось, — ответила она, с прищуром посмотрев мне в глаза. — Ты сказал с самого начала, что для тебя мы, Сопротивление — всего лишь ситуативный союзник, который помогает достичь твоих целей. Так что воздержись от крокодильих слез.
Ее слова задели меня. Как назло, еще и раны как раз начали болеть сильнее.
— То, что я не верю в бредни о всемирной революции, не значит, что мне безразлична судьба людей, которые вместе со мной сражались и проливали кровь! — гаркнул я.
Глаза Принцессы недобро сверкнули.
— Они проливали свою кровь не за тебя! А за дело, в которое они, в отличие от тебя, верили, и не называли «бреднями»! И ты лучше его так не называй, когда их кровь еще не впиталась в землю! — отчеканила она стальным голосом.
— Прости. Я не должен был говорить так, — признал я, выдохнув.
Но она оставалась холодной и жесткой.
— Дело здесь не в политкорректности и не в подборе выражений. Ты не веришь в наше дело — и это оскорбительно для меня и тех, кто отдал за это дело свои жизни, вне зависимости от того, какими словами ты об этом говоришь, — парировала Аль Кадри.
— Прости, если разочаровал.
— Что за дурацкое слово? Не переоценивай себя, легионер. Может быть, я и допускала, что ты изменишься и поверишь в наше общее дело, вместо того, чтобы оставаться в плену у личной мести. Но я не из тех людей, кто будет сидеть и реветь в подушку, или хлопать дверью, из-за того, что мои грезы, видите ли, не сбылись. Меня нельзя «разочаровать», так же, как нельзя и «очаровать», пустив в глаза пыль с телеэкрана!
Её голос показался мне излишне черствым и назидательным. Так бывает у людей, которые пытаются скрыть ярость и боль.
— Лейла, я вижу, что ты в бешенстве из-за гибели своих людей. И это значит лишь то, что ты — нормальный человек, — сделал я попытку воззвать к этому чувству.
Но подход не удался. Сверкнув глазами, она сразу же отгородилась от меня стеной.
— Не надо только делать вид, будто знаешь, что я думаю и чувствую! Я уже говорила, что я не сентиментальна. Я видела достаточно смертей, чтобы моя голова оставалась холодной, что бы ни случилось. Так же и в этом случае. Ронин, Тень, Медведь — были отличными, верными бойцами. Они вступили в отряд, потому что я сказала, что так нужно. Я знала, что они могут погибнуть. Что я ставлю их жизнь на кон. Как и свою. Но я была готова сделать это. Вопрос лишь в том, принесет ли эта ставка пользу Сопротивлению!
Я все еще не был уверен, искренне ли она пытается свести гибели людей к простым математическим расчетам, или прячет под холодной маской чувства, которые ее гордость и упрямство мешают показать. Ясно было одно — Лейла сейчас не настроена открывать свою душу, и говорить придется в заданном ею тоне.
— Слушайте, может, не будем сейчас устраивать всех этих сцен из мексиканских сериалов? — устало и раздраженно предложил Джером. — Лейла верно сказала, что кровь наших ребят еще даже не остыла. Так кончайте это дерьмо!
Его слова были правдивы на все 100 %, и мы с Лейлой оба это прекрасно поняли, так что нашли в себе силы выпустить пар. В установившемся молчании Ши достал из-за пояса флягу и отвинтил крышку. Запахло чем-то сильно алкогольным.
— Помянем, — молвил Кореец. — Гэвина. Киру. Медведя. Тень. Ронина. И этого…
— Донни, — произнес Джером.
— Они заслуживают большего, чем эти сраные слова. Каждого из них надлежало бы хоронить с оркестром и почетным салютом, а за их вклад в дело Революции каждый из них заслужил памятника. А их тела просто бросили гнить на поле боя. Но их смерть не была напрасной. Они умерли за то, чтобы миллиарды их потомков жили в свободном и справедливом обществе. Они — герои. А герои — не умирают.
— Герои не умирают, — повторили мы шепотом, исполняя ритуал.
Ши хлебнул из фляги и пустил ее дальше по кругу. Лейла едва пригубила. Джером приложился как следует. Я — сделал средний глоток, ощутив во рту резкий, непривычный запах спиртяги.
— Наших товарищей уже не вернуть, — продолжил Хон. — Но они заслуживают отмщения. Нас предали. И я хочу знать, кто!
— Я не думаю, что это евразийцы, — молвил я.
— Если не они, то кто-то из нас четверых! — жестко ответил Кореец, обведя всех собравшихся взглядом, в котором читалась готовность немедленно прикончить того, кто окажется изменник. — Ну, или кто-то из погибших, кто полагал, что ему подарят жизнь за измену — но жестоко ошибся!
— Это не единственный возможный вариант, — возразил я. — Нас могли выследить с помощью прослушки, перехваченных сообщений…
— Тебе не кажется, что ты пытаешься выгородить свою евразийскую подружку?!
