— Но ведь есть слепок его сознания, сделанный компьютером, — заметил кто-то из журналистов.
— Ой, да бросьте. Я не знаю, как работает машина Барри Гоффмана, откуда были взяты эти картины. Может, нарисованы каким-то сценаристом. Дамы и господа, вы сейчас говорите о развлекательном телешоу, на котором обычно перемалывают кости знаменитостям и копаются в их грязном белье! И о телеканале, который принадлежит, через пять — десять колен, все тому же Консорциуму. И вы предлагаете мне рассматривать показанное там в качестве серьезных доказательств?
На этот раз дисциплинированные журналисты, принадлежащие к наиболее лояльным СМИ, которых допускали на брифинги в СБС, не решились с ней спорить.
— Войцеховский наверняка слышит меня сейчас. И если этот человек так храбр и так сильно борется за правду, как он пытается показать, то пусть он не прячется под юбкой у Лауры Фламини. Пусть прибудет ко мне и лично и ответит за свои слова под присягой. Мы просканируем его мозг на нашей машине. Настоящей. И если мы правда увидим там всё то, что было показано в этом шоу — я клянусь честью своего мундира, что будет немедленно начато расследование, столь же серьёзное, как и все, которые я когда-либо проводила. А до тех пор — я считаю, что этот человек не заслуживает того внимания, которое ему сейчас уделяется.
Лаура скривила губы, передразнив Миллер.
— Надо же, как раскудахталась! Я не удивлена. Это — единственная худо-бедно разумная тактика, которой она может придерживаться в такой ситуации. Она прекрасно понимает, что ты не идиот, чтобы добровольно отдать себя в ее лапы. Так что будет выставлять тебя как лжеца и провокатора, под тем предлогом, что ты, мол, не решаешься дать те же показания официально.
Я продолжал пыхтеть, качая пресс. Лаура смотрела на меня с задумчивым выражением лица, будто размышляла, стоит ли сказать мне еще кое-что, или как мне это «кое-что» подать.
— Ты меня вообще слышишь?
— Да, — закончив упражнение, произнес я, тяжело дыша, и вытер со лба пот: — Мне нужен холодный душ. А потом мы с тобой все обсудим. Лады?
Я вышел из душа минут пятнадцать спустя. Она сидела за столом около эркера, глядя за окно. Хотя для нас окно было прозрачным, снаружи оно выглядело полностью затемненным — и это было помехой для папарацци, которые, вполне возможно, ошивались поблизости, норовя сделать удачный кадр с героями вчерашнего шоу.
При моем появлении Лаура пробежалась по мне взглядом, но ничего не сказала.
— Скажи мне то, что думаешь, — предложил я.
— Я думаю слишком о многом, — буркнула она.
— Тогда я задам вопрос, который меня беспокоит.
Она подняла брови.
— Всё больше не может быть так, как раньше. После того, что ты увидела. Не так ли?
— Нет, — покачала она головой, и тут же поправилась: — В смысле — и да, и нет.
— Я сам многое понял, увидев всё это — всё вместе, и как бы со стороны. Это очень хорошо помогает разложить все по полочкам. Увидеть полную картину.
Она смотрела на меня пристально, улавливая каждое слово.
— Я не могу просить тебя, чтобы ты забыла это, Лори. Или чтобы ты это приняла. Это — чудовищно. Я знаю, что ты будешь думать об этом теперь всегда, находясь со мной в одной комнате, или в одной постели. Это ведь так, правда?
На ее глазах едва не выступили слезы.
— Нет! — пробормотала она с отчаянным упрямством.
Я нервно облизнул губу. Посмотрел за окно.
— После того, что я сделал, я не заслуживаю того, чтобы жить. Я это понимаю.
— Да неправда все это! Неправда! — взревела она.
Я не успел опомниться, как она уже была у меня в объятиях и плакала, положив голову мне на грудь. Я обнял ее так нежно и одновременно так крепко, как только мог, и закрыл глаза, в уголках которых тоже блеснули слезы.
— Ты ни в чем не виноват, — прошептала она. — Эти подонки сделали все это с тобой. Если и есть кто-то, кто не заслуживает жить — то это они! Такие, как этот Чхон!
— Я должен был противиться им сильнее.
— Ты ничего не мог сделать. Прекрати наконец себя обвинять!
Мы долго простояли обнявшись. Ничего больше не говорили.
— Я боюсь, что разрушил твою жизнь, Лаура, — прошептал я наконец расстроенно.
— Может быть, и разрушил. Старую. Но я об этом не жалею. Теперь у меня есть нечто большее.
Не переставая обнимать её, я тоскливо посмотрел в окно.
— Я не могу поверить в то, что я провел тут почти сутки, и я до сих пор жив, до сих пор на свободе. Я вообще не думал, что я выйду из той студии.
— В какой-то момент и я так думала. Но твой план сработал.
— Да не было у меня никакого плана, — покачал головой я. — Это было безумие.
— Это безумие сработало, Дима.
Она какое-то время молчала, раздумывая о чем-то.
— Питер был бы рад. Ведь это то, что он хотел сделать, — молвил я.
— Гораздо больше. Такого еще не делал никто в современной истории. Ты должен увидеть все это, Дима. Должен увидеть последствия того, что сделал. Принять их. И принять нового себя.
— Я остался тем же, кем был. И мир, похоже, тоже не особо изменился. Ты ведь уже дала послушать мне Бэксхилл и Миллер. По их реакции не похоже, чтобы мои слова что-то изменили.
— Если ты сделал такой вывод из их речей, ты явно не умеешь читать между строк. Да и кого вообще заботят эти курицы?! Тебя посмотрели в прямом эфире 120 миллионов человек. Еще около 100 миллионов — в записи. И поверь мне — ни один из них не забудет увиденного. У многих из них картина мира перевернулась. Ты стал одним из самых известных людей на Земле. О тебе говорят и думают самые влиятельные люди в мире. Ты — больше не пешка.
Некоторое время мы молчали.
— Мой папа приехал, — наконец произнесла Лаура.
Я поднял на нее вопросительный взгляд.
— Он приехал специально из-за нас. Нам нужно с ним встретиться. Нам обоим.
— Когда? — тупо спросил я.
— Примерно через час.
От неожиданности я резко выдохнул.
— Ого. Не уверен, что я к этому готов…
— Мы — в очень непростом положении, Дима, — непоколебимо покачала головой Лаура. — То, что ты вчера сказал и показал — это мало кому понравилось. Я знаю, что ты так и хотел. Что ты хочешь оставаться политически нейтральным, не хочешь позволять никому использовать себя. Но нам нужны союзники. Без них мы обречены. Если мы станем персонами нон-грата в Сент-Этьене, то куда нам тогда податься? Прямиком в лапы к Анне Миллер?
На это сложно было возразить.
— Мой отец — не новичок в таких играх. Мы не должны отказываться от его помощи.
— Да, ты права, — вынужден был согласиться я.
Удивительно, но даже в эти минуты предстоящая встреча вызывала у меня волнение не столько из-за её темы, столько из-за того, что мне предстоит встретиться с ее отцом — отцом девушки, чей секс со мной увидели недавно 220 миллионов человек.
— Так мне снова надевать костюм? — спросил я невинно. — Всё-таки встреча с сенатором.
Ещё минуту назад она вся была в напряжении. Но тут расслабилась и состроила мне рожицу.
— Не будь идиотом.
Разговор прервался долгим поцелуем.
— У нас ведь нет времени на?.. — переспросил я около минуты спустя.
— Найдётся, — решительно заявила она, толкнув меня в сторону дивана.
§ 35
Робер Фламини не разделял страсти своей дочери к минимализму. Прибыв в Сент-Этьен частным самолетом из Турина, где проходило совещание лидеров Альянса оппозиционных сил, сенатор занял «президентский люкс», занимающий пол-этажа в 5-звездочном отеле «Меридиан», расположенном на высотном аэростате, выполненном в серебристо-золотых цветах.
Фламини мог позволить себе эту роскошь. Перед тем как занять министерский пост, а затем стать сенатором, он был одним из ведущих архитекторов, а также старшим вице-президентом строительного гиганта «Нагано констракшн». Помимо солидного оклада, «сэнсэй» Хирохито Нагано платил своему топ-менеджеру за лояльность акциями компании. Перед тем как сесть в министерское кресло, он вынужден был, в соответствии с законом, продать свой пакет акций — и выручил за него больше 250 миллионов фунтов. Некоторые журналисты считали, что реальное его состояние значительно превышает эту цифру.
