И Лена исчезла. Пропала – и все. Костылев рванулся было вперед, но не смог сдвинуться с места.
– Вот что, Алексей Петрович, – задумчиво произнес менеджер (сейчас это был не Велимир Иванович, а снова менеджер, в хорошем костюме, с гладким барственным лицом). – Вот что… Я вас поздравляю. Я нами доволен: собой – не ошибся, и вами – испытание, надо признать, выдержали. Серьезное испытание – одиночеством и страхом. Вы достаточно смелый человек, не слизняк какой-нибудь. И не предатель. Мне, учтите, предатели здесь не нужны. Приходится, конечно, иметь дело со всякой мразью – никуда не денешься, но для серьезных дел мусор не годится. А таких, как вы, – мало. Ох, как мало! Уж я-то знаю, не первую тысячу лет существую.
Костылев хотел возразить, дернулся, но почувствовал, что тело его точно парализовано и язык не слушается.
– Итак, – продолжал менеджер, принимаясь вдруг раскачиваться с носков на пятки, – итак, что же, собственно, я могу вам предложить? А знаете – практически все! Я имею в виду все, что вы в состоянии пожелать. Это нетрудно – человеческое воображение ограничено. Деньги, власть, женщины. О, понимаю, понимаю. И все же… Ну, первым делом – вы, конечно, мечтаете вернуть себе человеческий облик. Угадал? Жить и работать среди нас не хотите, это ясно. Вас тянет к людям, которые – поверьте мне – этого совершенно не стоят, особенно, если вспомнить поведение ваших близких и сослуживцев по отношению к вам же… Супругу свою не забыли? А Прибыткова? Или вот хоть Гуреева. Достойный представитель рода человеческого, не так ли? Но вам угодно жить среди них. Что ж? Договорились.
Он сокрушенно покачал головой, мигнула под потолком лампочка, а Костылеву вдруг стало холодно.
– Потрогайте-ка лоб, – приказал менеджер. Костылев, внезапно обретя способность двигаться, коснулся лба. Рогов не было. Еще не поверив, он дотронулся до шеи – шерсть тоже исчезла.
– Все остальное также ликвидировано, чувствуете? – менеджер привычным жестом сложил на груди руки, – а теперь… Предложить я вам хочу следующее. Как раз на ваш благородный вкус и с учетом светлого, оригинального ума и хорошей научной подготовки. Я предлагаю вам стать спасителем и благодетелем столь любимого вами человечества. Вы ведь химик? Прекрасно! Вот и сделайте великое открытие! Изобретите… средство от рака. Подходит? Представьте себе: мировая известность – куда там! – бессмертная слава. Ну и, соответственно – Нобелевская премия, поездки по всему миру, деньги. А главное – люди, тысячи людей, вчера еще обреченных, с ужасом ждущих смерти, – сегодня спасены, мучительный страх перед болезнью века навсегда уничтожен, всеобщее счастье, ликование, а вам ставят памятники на площадях всех столиц мира. Каково?
– Но вам-то… Зачем это вам? – с усилием выговорил Костылев, чувствуя, что в голове шумит, а перед глазами, фосфоресцируя, возникают из темноты какие-то формулы, схемы синтеза… Сердце его колотилось, на лбу выступил пот.
– Что? Уже началось? – заботливо поинтересовался менеджер. – Видите? А вы, небось, не верили. Еще немного – и озарение! А… зачем это нам? Тут очень просто: нам, как я уже, помнится, докладывал, нужно здоровое, полноценное человечество. Оно таким и было бы, кабы не страшное проклятие – чувство вины и муки совести. Вон где, пользуясь вашими терминами, настоящее-то зло! Так вот-с, раковые заболевания – от них. Именно! Уж я-то знаю, поскольку, – открою вам производственный секрет, – рак – тоже наша разработка. Вид наказания. За все эти ваши выверты и желание непременно отделять «доброе» от «злого», а вся проблема в том, что ни того, ни другого в природе не бывает. Отсутствует! Это ваша самоубийственная мораль их породила. В вашем же воображении. И здесь ваша смерть.
Костылев почти не слушал. Пропади он пропадом, этот менеджер, со своей демагогией, пусть болтает, сколько хочет. Но если бы, правда, можно было… Формулы плыли одна за другой. И среди них…
– А что же… взамен? – шепотом спросил, наконец Костылев и облизал пересохшие губы.
– Взамен? О-о, сущая ерунда! – почти весело откликнулся менеджер. – Пустяшная услуга. Нас вечно обвиняют, будто мы за всякую услугу душу требуем. Какой вздор! Клевета. Ну зачем, скажите пожалуйста, нам ваша душа, которая – научно доказано – не существует и существовать не должна? У человека есть мозги – и довольно с него. Может, вы думаете – заставим убить кого-нибудь? Не бойтесь, на это всегда работники найдутся, тут много ума не надо. А от вас я хочу одного: чтобы вы признали, искренне признали и добровольно, что мы правы. Что здоровье – главное, остальное – веники. Здоровье, только здоровье! У вас же и у самих полно изречений: мол, «главное – здоровье», «в здоровом теле – здоровый дух», «плюй на все и береги здоровье», и так далее. Здоровье и долгая, ничем не отягощенная жизнь – вот мечта человечества. Мы поможем вам осуществить эту мечту, изобрести лекарство. Для начала от рака и заодно… ну, скажем, от первопричин этого страшного заболевания.
Я только одного не поми… понимаю… – заикаясь, начал Костылев, – если вы такие могущественные, зачем вам я?
– А это вам понимать и не положено, примите на веру: все операции друг с другом люди должны делать сами. Своими руками. Так согласны вы?
В ушах Костылева звенели колокола. Формулы вспыхивали бенгальскими огнями. Особенно одна (бензольные кольца, аминогруппы) – светилась, как новогодняя гирлянда. Костылев стоял на трибуне, дожидаясь, пока утихнут аплодисменты. Нет, это шумели волны, синие, ослепительно синие волны накатывались на песчаный берег…
– Ницца, – вкрадчиво пояснил менеджер, – там вы проведете следующий отпуск. Ну-с? Я жду.
…Мать Алексея умерла от рака, когда он был на последнем курсе. Ничего нельзя было сделать, это знали и врачи, и родные. И она сама. И все лгали. Костылев вдруг вспомнил, как зимой, в день рождения матери, ровно за неделю до ее смерти, купил ей на всю стипендию в подарок яркое летнее платье. Знал ведь – не понадобится, а все равно купил и принес в больницу. И говорил еще – мол, скоро поправишься, поедем летом в деревню… Кому говорил, ей или себе? А мать молча слушала. До сих пор он помнит ее глаза…
– Я… согласен, – сказал Костылев, опуская голову и чувствуя почему-то тоску и опустошенность.
– Вы не искренни, – менеджер вздохнул. – И очень глупо. Я же не собираюсь с помощью этого лекарства делать из людей специально дураков или подлецов. Просто – чуть меньше болезненных рефлексий, чуть больше логики и здравого смысла.
– Согласен, – повторил Костылев.
– Вот! Уже лучше! Почти совсем хорошо, – подбадривал менеджер. – Еще немного – и полный порядок! Ну, напрягитесь, сосредоточьтесь. Опять блеснула длинная, как рыба, формула (погоди, да ведь это же…) – и ушла куда-то в глубину. Вместо нее Костылев увидел перед собой толпу. Вернее, не толпу – колонну. Твердые, розовые, молодые лица, крепкие плечи, стройный шаг. Потом он отчетливо услышал грохот сапог по мостовой, до того нестерпимо громкий, что заломило в висках. Шеренга сменяла шеренгу, их были сотни, тысячи, этих одинаковых, здоровых, совершенно здоровых! парней с розовыми щеками и пустыми глазами, этих… белокурых бестий…
