Но на этом, Алеша, история не кончилась. Прибытков через три дня все равно подготовил проект приказа о твоем увольнении за прогул, теперь уже на вполне законном основании: в институте-то ты не появляешься! И опять Митина – вожжа под хвост (я всегда считал, что женщины – существа непредсказуемые). Подняла шум: «Может, человек в больницу попал, а вы – увольнять?» Не поленилась, съездила в твою районную поликлинику, нашла участкового врача и получила-таки справку, что ты по состоянию здоровья нуждаешься в отпуске за свой счет. Докторшу очень хвалила: «Отзывчивая. Я ей – так и так, а она сразу запереживала, надо же, – говорит, – он ведь ко мне еще зимой обращался, а я проявила бездушие, больничного не дала».
Взял я справку и пошел оформлять тебе отпуск. Прибытков, ясное дело, на дыбы: «Это не документ!» и понес: «Укрывательство! Пособничество!» В общем, отказал в грубой форме. Не буду врать, кончилась бы эта история для тебя, скорей всего, плохо, тем более что я – боец, как ты знаешь, неважный. Но решил все директор. Появился в институте через неделю, и тут выяснилось, что ничем он, Алеша, не болел – Прибыткову сказал, что скверно себя чувствует, а сам – в министерство. Там добрался до самых верхов и такое раскрутил…
Наш-то Прибытков, оказывается, сволочь очень не простая, крупно играл. Четыре раза ездил к начальнику Технического управления, даже у замминистра был: «Обязан поставить в известность, директор прикрывает человека… неясного. Что означают его рога и куда они с директором собираются их направить – непонятно». Те и заколебались. Только директор тоже не лыком шит, сразу понял, что к чему и против кого рога на самом-то деле хотят направить, – и за тебя грудью: «Специалист высокой квалификации, нужен институту, отрасли. Если таких разбазаривать, будет негосударственный подход. А что со странностями… Лишь бы работе не мешали».
Наши потом были в командировке в министерстве, им секретарша Татьяна рассказала, а это сто процентов. Короче говоря, Алеша, отстоял тебя наш директор…»
Костылев сел на диван. Ну и ну. Митина-то… А директор? Это… ничто без лица?
Алексей Петрович не знал еще, что скоро встретится с директором в его кабинете и убедится, что лицо у того появилось, вполне четкое, хорошо прорисованное лицо обиженного, но вздорного, упрямого ребенка – взгляд исподлобья, нижняя губа капризно торчит вперед…
«…А дальше – больше, – сообщал в письме Сидоров. – Прибытков ушел! Не из-за тебя, не гордись, тут прямо фантастика! Хватились: Погребнякова нет из командировки. Стали звонить в Воронеж, там отвечают: «Не видали такого. Не был». – «Как это не был? Он от вас в прошлом квартале акт внедрения привозил!» – «Ничего, – отвечают, – не знаем и знать не хотим!» Полезли в дело, где акты, приказы и прочее – все, что этот скорпион оформлял. Ведь оплачивали же потом эти акты, да еще как! Сколько мы премий по ним с предприятий взыскали! Значит, бросились искать, все папки перевернули – нигде ничего. Ни-че-го. Раскинул старый хрен чернуху. Теперь у нас, как ты понимаешь, паника – работают КРУ, ОБХСС и все, кому положено. Что еще будет дальше, неизвестно. А Прибытков, пока суд да дело, намылился. Не то в вуз, не то на пенсию, не то вообще в бега. Знает кошка… Велимир-то его был кадр, любимец, лучший сотрудник.
Ты, Алеша, давай возвращайся в институт. До сентября у тебя «свой счет», а дальше? Имей в виду, тебе здесь кое-кто будет рад, особенно… зажмурься и сосчитай до ста. Сосчитал? Валентина Антоновна! Вернулась из санатория, выглядит отлично, а о тебе вспоминает с нежностью. Вчера сказала: «У Костылева я должна попросить прощения. И поблагодарить. Он видел меня в страшном припадке безумия, но не воспользовался этим, поступил, как порядочный человек». Кстати, ее заявление на тебя, про которое Прибытков вякал на собрании, тоже пропало. Спросили ее, – сразу в рев: «За кого вы меня принимаете? Ничего никогда не писала и писать не могла, это инсинуация!»
А вот кто при виде тебя, естественно, расстроится – это Гуреев. Он после собрания и без того чахнет – все, кому не лень, несут его по кочкам – якобы, он тебе всю дорогу завидовал, хотел подсидеть и чуть ли не история с рогами – его рук дело.
Кстати, тут ко мне приходили два странных «представителя общественности» – так они, во всяком случае, сами себя назвали. Симпатичные ребята, но слегка… того. То просили тебя не увольнять, поскольку ты скоро появишься на работе, они, мол, для этого принимают какие-то свои эффективные меры, то начали болтать про «однозначный детерминизм и экзистенциальную свободу», в соответствии с которой ты почему-то имеешь право прогуливать. А потом как рванули насчет метафизического зла, я и отключился! Зла я в жизни повидал достаточно, а вот метафизическое оно или еще какое, – не думал. Ну ладно, об этом после поговорим. И об этом, и о чем попроще, например, о твоей защите – не вздумай с первого же дня с ней лезть и выступать, сиди тихо!
Кажется, все рассказал. А, вот еще новость: на тебя в бухгалтерию пришел исполнительный лист. Ты дважды не являлся в суд, но Вера Павловна как-то оформила развод и требует алименты. Ничего, распогодится. Ну, будь здоров, появляйся.
Валерий».
Костылев медленно положил письмо на стол рядом с повестками. Думать сейчас обо всем этом он не мог. Сейчас надо переодеться и убрать квартиру. Переодеться и убрать!
И тут, отчего-то с раздражением, он вспомнил про записку, до сих пор не прочитанную, засунутую в карман еще там, у Гриши. Записку дал Костылеву Аскольд.
– Теперь вам все это не нужно, и слава Богу, – с достоинством сказал он. – Но, как знать, как знать… Жизнь – штука загадочная, вдруг, да и пригодится. Кстати, мы перерыли горы книг, а нашли только это. И совсем не там, где думали найти… Да, и обо всем, что с вами случилось, – никому ни слова. Это крайне опасно. Как минимум, психиатрическая больница. Как минимум! Вот вы утверждаете, будто здание рухнуло. Но мы ведь были там с Григорием, на этой Сосновой. Елену ходили искать. Там всюду развалины, чуть не с войны. Так что убедительно советую…
Костылеву было не до непрошеных советов. Он кивнул, взял записку и невежливо сунул ее в карман, не читая. И вот теперь, развернув листок с недоумением смотрел на единственную фразу, написанную крупными, четкими буквами:
«Но да будет слово ваше «да, да», «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого».
А вот сейчас пора вернуться к разговору, который случился ровно через четыре месяца, в семь часов вечера тридцать первого декабря тысяча девятьсот восемьдесят второго года.
Костылев ждет гостей: Сидорова с женой, Гришу, Аскольда и Валентину Антоновну. Лена с Гаврилой пришли раньше, чтобы помочь по хозяйству. Втроем они быстро справились и с салатами, и с пирогом, и с елкой. На елку, помимо конфет и игрушек, Гаврила повесил еще ключ от комнаты переговоров ГНИУ – помните, референт дал его Костылеву? Ровно в полночь, когда все будут пить шампанское, ключ исчезнет. Но пока, конечно, об этом никто не подозревает.
