Чарли чувствовала, как жар скапливается в ней, и она начинает излучать его, словно какая-то лампа. Она оглядывала темный сеновал, но не видела Рейнберда. Слишком много тюков сена. Слишком много теней.
– Я бы этого не делал, Чарли, – сказал он чуть громче, но по-прежнему спокойно. Слова пробились сквозь туман злости и замешательства.
– Спускайся вниз! – крикнула Чарли. Ее трясло. – Спускайся вниз, пока я не решила все поджечь! Я могу это сделать!
– Знаю, что можешь, – мягко произнес голос. Он долетал ниоткуда, отовсюду. – Но если ты это сделаешь, то сожжешь лошадей, Чарли. Или ты их не слышишь?
Она услышала. Как только он обратил на это ее внимание, услышала. Лошади сходили с ума от страха, ржали, били в запертые двери копытами. Некромант находился в одном из этих стойл.
У нее перехватило дыхание. Она вновь увидела огненную полосу, бегущую через двор Мандерсов, и вспыхивающих кур. Вновь повернулась к ведру с водой, теперь сильно напуганная. Она сдерживала огнечудище на пределе возможностей, еще одно мгновение,
(назад)
и оно вырвется,
(! НАЗАД!)
поднимется до небес.
(!!! НАЗАД, НАЗАД, СЛЫШИШЬ МЕНЯ, НАЗАД!!!)
На этот раз над водой не просто поднялся пар – она яростно вскипела. Мгновением позже хромированный кран над ведром дважды повернулся, закружился, словно пропеллер, и сорвался с торчавшей из стены трубы. Пролетел весь проход, словно боеголовка, ударился в дальнюю стену, отскочил от нее. Из трубы струей ударила вода. Холодная вода. Чарли чувствовала ее прохладу. Но уже через секунду лужа начала парить, наполняя проход между стойлами туманом. Кольца висевшего на крюке рядом с трубой зеленого пластмассового шланга сплавились друг с другом.
(! НАЗАД!)
Чарли начала брать верх и подминать огнечудище. Год назад у нее ничего бы не вышло, оно вырвалось бы. Теперь она держалась лучше… но приходилось контролировать столько всего разом!
Ее трясло.
– Чего ты хочешь? – спросила она севшим голосом. – Почему не можешь просто дать нам уйти?
Заржала лошадь, громко и испуганно. Чарли понимала, что та чувствует.
– Никто не думает, что ты можешь просто уйти, – произнес ровный голос Рейнберда. – Сомневаюсь, что так думает даже твой отец. Ты опасна, Чарли. И ты это знаешь. Мы можем отпустить тебя, но вдруг ты попадешь в руки к русским, северным корейцам, а то и варварам-китайцам? Возможно, ты думаешь, что я шучу, однако это не так.
– Я не виновата! – крикнула она.
– Да, – согласился Рейнберд. – Разумеется, не виновата. Все это чушь собачья. Мне плевать на фактор Зет, Чарли. Плевать. Я тревожусь только о тебе.
– Ты лжец! – пронзительно выкрикнула Чарли. – Ты меня обманул! Притворился тем, кем никогда не был…
Она замолчала. Рейнберд легко перебрался через небольшой стог сена, сел на край сеновала, свесив ноги. Пистолет лежал у него на коленях. Лицо Рейнберда нависало над Чарли, словно изъеденная кавернами луна.
– Я тебе лгал? Нет. Я разбавлял правду, Чарли, вот что я делал. И только для того, чтобы сохранить тебе жизнь.
– Грязный лжец, – прошептала она, с ужасом осознавая, что ей хочется ему поверить. Слезы начали жечь глаза. Она так устала, и ей хотелось поверить ему, хотелось поверить, что он ее любит.
– Ты не желала участвовать в экспериментах. И твой отец тоже не желал. И что им оставалось делать? Сказать: «Извините, мы ошиблись», – и выпустить вас? Ты видела, как они работают, Чарли. Видела, как они подстрелили того парня Мандерса в Гастингс-Глене. Они вырвали ногти твоей матери, а потом уби…
– Прекрати! – отчаянно вскрикнула она, и огнечудище шевельнулось вновь, у самой поверхности.
– Нет, не прекращу, – возразил Рейнберд. – Тебе пора знать правду, Чарли. Я убедил тебя пойти на контакт с ними. Я сделал тебя важной для них. Ты думаешь, причина в том, что это моя работа? Ни хрена. Они говнюки. Кэп, Хокстеттер. Пиншо, этот Джулс, который привел тебя сюда. Они все говнюки.
Она смотрела на него снизу вверх, загипнотизированная нависшим над ней лицом. Сегодня на нем не было повязки, и на месте глаза зияла жуткая, перекрученная дыра.
– Я не лгал тебе об этом. – Он коснулся изуродованного лица. Его пальцы легко, почти нежно прошлись по шрамам от подбородка до выжженной глазницы. – Я подмешивал к правде ложь. Не было земляной дыры в Ханое, не было конгов. Это со мной сделали свои. Потому что были говнюками, как и здешние парни.
Чарли не понимала, не знала, о чем он. Голова у нее шла кругом. Неужели он забыл, что она может испепелить его на месте?
– Все это не имеет значения. Все – за исключением тебя и меня. Мы должны понять друг друга, Чарли. Это все, что мне нужно. Чтобы мы поняли друг друга.
И она чувствовала, что он говорит правду – но за его словами прячется еще одна, более мрачная правда. Он что-то скрывал.
– Поднимайся сюда, – предложил он, – и давай все обсудим.
Да, в какой-то степени это напоминало гипноз. И в какой-то степени – телепатию. Потому что, хотя Чарли и понимала сущность этой скрытой, темной правды, ноги сами понесли ее к лестнице на сеновал. Рейнберд имел в виду не разговор. Рейнберд имел в виду конец. Никаких сомнений, несчастий, страхов… никакого искушения зажигать все большие огни, пока не случится что-то ужасное. Неким безумным, извращенным способом он обещал стать ей другом, какого у нее никогда не будет. И… да, где-то в глубине сознания она этого хотела. Хотела покончить со всем и обрести свободу.
Поэтому Чарли двинулась к лестнице, и ее руки уже взялись за перекладину, когда в конюшню вошел ее отец.
– Чарли! – позвал он, разрушив чары.
Руки девочки оторвались от перекладины, и ужасное озарение снизошло на нее. Она повернулась к воротам и увидела его. Первая мысль
(папуля ты так растолстел!)
сверкнула и ушла так быстро, что она едва успела ее понять. Толстый или нет, это был он, она узнала бы его всегда и везде, и ее любовь к нему сдула чары Рейнберда, как туман. А озарение заключалось в том, что кем бы ни был для нее Джон Рейнберд, для ее отца он являл собой только смерть.
– Папуля! – крикнула она. – Не заходи сюда!
Внезапная гримаса раздражения перекосила лицо Рейнберда. Пистолет больше не лежал у него на коленях, а был нацелен на силуэт в воротах.
– Думаю, для этого уже поздновато, – произнес он.
Позади отца стоял какой-то мужчина. Кажется, тот самый, которого все звали Кэп. Просто стоял, опустив плечи, словно побитый.
– Входите, – приказал Рейнберд, и Энди вошел. – Теперь остановитесь.
Энди остановился. Кэп последовал за ним, отставая на шаг или два, будто привязанный. Его взгляд нервно бегал по сумрачной конюшне.
