Андрей сначала запутался в том, что говорил пацан, но довольно быстро все распутал.
– У тебя все перемешано в кучу. Отторжение человека не означает отвращения и омерзения к нему. Ты отторгаешь его потому, что не испытываешь к нему интереса, потому что он опасен, и потому что он неприятен. Так же выплевываешь изо рта горький орех – распознал, сформировал отношение – выплюнул. Человек, испытывающий ненависть, неприемлем для меня в принципе. Ты говоришь – "если такой человек испытает желание прекратить ненавидеть", но что значит "если"? Когда и если этот человек действительно захочет перестать испытывать ненависть, то это будет уже другой человек, к которому у меня сложится какое-то другое отношение… но вообще говоря… какие есть основания предполагать, что этот вот ненавидящий человек захочет измениться? Нет, это может показаться жестким, но я не верю в такие сказочные превращения. Конечно, каждый может время от времени проявлять агрессию, но и агрессия бывает разной. Агрессия к кажущейся несправедливости – это одно, праведный гнев, так сказать. Агрессия как желание разрушить что-то, чтобы и другим было так же мерзко жить, как и тебе в твоих НЭ – совсем другое. Первый человек мне не кажется безнадежным, второй – кажется, и что бы мы тут ни говорили о том, что каждый человек вселенная и каждый может то или сё… у меня есть определенная позиция – когда я встречаю вот такого агрессивного человека, который полагает для себя не страданием, а удовольствием испытывать ненависть, то он для меня не существует больше до конца его жизни, и я не верю в то, что такие люди могут измениться, и я не хочу иметь с ними дело и не хочу наблюдать – меняются они или нет – в конце концов, я думаю, что каждого влечет к чему-то своему, и если кому-то хочется заниматься этим – общаться с ненавидящими и ждать, что они начнут меняться – ну пусть, но у меня другие интересы, я с такими людьми не хочу ничего.
Андрей запнулся и взглянул на Йолку, словно ожидая от нее подсказки, ответа на вопрос, который он вряд ли смог бы даже сформулировать сам для себя так же ясно, как сейчас – сам не ожидая того и впервые в своей жизни, он высказал свою позицию в этом вопросе. Это был скорее призрак, запах общей неуверенности в ситуации, непонимания – кто же его слушает, с кем он сейчас говорит? Дети или не совсем дети? Или совсем не дети? И в какой степени их очевидно гипертрофированное с точки зрения обыденного сознания личностное развитие перевалило за ту грань, после которой мы уже не делаем принципиального различия между детьми, подростками, взрослыми? До какой степени откровенно и жестко можно обнажать те явления взрослого мира, который мы все инстинктивно хотим пригладить или даже исказить каждый раз, когда мы общаемся с ребенком, или когда мы чувствуем ребенка в себе – то инфантильное создание, которое слишком уязвимо для правды? Но эти дети ни в коей мере не казались инфантильными.
Он еще раз посмотрел в глаза смотревшим на него детям, и по его спине пробежал холодок – так легко и ясно представилось, что у этих детей вообще никогда не было детства. Они, возможно, с самого первого момента, когда оказались способны понимать и узнавать, стали получать информацию неотфильтрованную, неискаженную, и это показалось ему ужасным, а потом ему пришло в голову, что "детство" – это не сюсюкание с дебильным лицом, это не оболванивание детей сказками, за которыми на самом деле кроется не доброта, а кретинизм, насилие и жестокость. Он вспомнил, как примерно год назад случайно наткнулся на файл со сказками и от нечего делать стал их пролистывать. Это было поразительное открытие! Трудно придумать, даже если постараться, такую квинтэссенцию агрессии, догматизма и серости! Какие же восприятия перенимают и культивируют дети под влиянием такой экстремистской литературы! "И стали они жить-поживать и добра наживать". Еб вашу мать!! "И жили они счастливо и умерли в один день" – и это описание счастливой жизни!! Говно. Герои сказок борются за какие-то материальные блага, то в невесты принцессу взять, то пол-царства откусить, и достигнув своей идеи-фикс они получают тотальное счастье, которое состоит в "житье-пожитье" с наживанием добра, то есть комодов, сервантов и прочего. Испытав тошноту от русских сказок, он полистал "старого доброго Гофмана", и обнаружил в нем мерзкого, тупого и агрессивного идиота. Грузинские сказки, японские, французские… за редким, ну просто редчайшим исключением – апофеоз кретинизма и злобы самой высшей пробы, преподносимой под соусом добродетели. Вот это что-ли "детство"? Ну чего, чего же такого ценного лишились эти дети, с самого первого дня своей сознательной жизни получавшие адекватную информацию об окружающем мире, учившиеся не "уважать старших", а думать последовательно и искренне разбираться в восприятиях? Ну а вот эта наивность, вот та самая беззаботность, которая светится в глазах обычных детей, которая проистекает из полного незнания реальности, из жизни в воображаемом мире добрых фей, дедов-морозов и добрых бабушек? Конечно, по всем этим фантомам рано или поздно, и чаще рано, наносится удар ужасающей силы, который ломает ребенка, но может оно стоит того – хотя бы два-три года чистой и наивной жизни? А разве у них сейчас – не чистая жизнь?
Андрей совсем перестал испытывать неловкость, он даже забыл, что отвечает на вопрос и что его ответа, видимо, ожидают. Он с интересом смотрел в ответ – в глаза этим детям, и не видел в них того, чего боялся увидеть – цинизма и серости, а видел совсем другое – ребяческость, игривость, внимательность, и ту особую подвижность выражения глаз, которую он иногда еще видел у старых тибетских монахов, нередко появляющихся в непальских поселках – ту самую, что так легко выливается в выражение симпатии и искреннего интереса, искренней радости жизни, и даже преклонения перед ней, перед ее силой к самообновлению и самораскрытию. И если эти дети с самого начала нашли в себе этот источник вечнообновляющейся свежести, то разве они потеряли детство? Разве не наоборот – разве они не приобрели его в свое вечное и безраздельное пользование?
– А я знала одну девушку, у которой был такой же механизм, который описал Лисс, – неожиданно произнесла девушка, чьи ножки тискала Йолка. – Она жалела ненавидящих людей, мудаков всяких, упырей. Она рассказывала мне – как это происходит. Она представляет, что вдруг что-то случается эдакое экстраординарное, и этот ненавидящий упырь начинает испытывать ОзВ, раскаивается и понимает, как прекрасна жизнь. Смотрит он, значит, на закат и по его щекам текут слезы. При этом она представляет себя непосредственным участником этого – или говорит что-то ему, или делает, вследствие чего упырь преображается. И вот финал – упырь плачет от счастья, а она стоит рядом и добро улыбается ему, похлопывая по плечу. И при этом возникает восприятие, которое она, конечно, описывала в самых возвышенных терминах, но на самом деле является лишь зашкаливающей сентиментальностью. Как не вспомнить слова Бодха из его книги о том, что чем агрессивнее человек, тем более он сентиментален?
