Когда-нибудь, подумал Ренато, писатель мог вдохновиться этим сюжетом, создать из Марка трагическую фигуру, из тех, что заставляют ахать и лить слезы чувствительных школьниц.
Все его недостатки были бы подсвечены так, что показались бы скорее достоинствами, Марк обрел бы красоту и значительность, комплексы его заменились нервами, сжатыми, как пружины, протестом против серой постылой действительности…
Но этого не будет, поскольку не стало мира, где подобное произошло. Или — не стало Ренни в том мире?
* * *
Ренато смотрел на фото и слышал голос, которого не знал. Но интонации казались знакомыми, и легкое придыхание, и тембр — низкий, темно-серебряный. Неуверенный голос, робкий, как и его обладательница.
— Я тогда проспала, и решила не ходить на занятия, на первые пары. Нет, я ни о чем не догадывалась…
Эти фразы были напечатаны в газете. Но Ренато слышал сейчас и другие слова.
— Он очень нравился мне. Но… понимаете, он был эдакой "вещью в себе", с девушками не больно общался, да и с парнями… У него была Аурелия, но я все надеялась — это ненадолго, она ведь такая кокетка, и Марк ей был нужен "для галочки". Он меня однажды поцеловал — в щеку, по дружески. На новый год… когда сдали первую сессию. Мы тогда отмечали в кафе, все слегка выпили, было весело. Больше он ничего с нами не отмечал. Если бы только знать… Иногда я думаю — неужто он выстрелил бы, окажись я перед ним? Очень хочется верить, что нет. Но остальные девушки тоже не сделали ему ничего плохого. Мы дружили с Бианкой, не то чтоб очень, так, были приятельницами. Вместе ходили по магазинам…
Альма, однокурсница Марка. Ее фамилию Ренато забыл — кажется, нечто легкое, щебечущее. Слабо подходящее непримечательной девочке.
Ренато не мог понять, что эта серая мышка нашла в его брате… потом осознал. За его замкнутостью, отгороженностью от всех она видела силу. Дурочка… Только такая неопытная, до дикости застенчивая девочка и могла углядеть в Марке — крутого стрелка, загадочную натуру, хранящую в глубине своей нечто уязвимое, способное раскрыться навстречу кротости и пониманию.
Но Марк сам был существом диким.
…Если бы он хотел учиться и делать карьеру, то не сумел бы — его способностей не хватало на освобождение от платы за университет. А деньги платил бросивший их отец…
Ренато вспомнил — ведь Марк собирался идти работать, не подрабатывать, как это делал порой, а устраиваться куда-то всерьез. Но мать уговаривала… и он поплыл по течению.
Да… осознать, что не годен ни на что, кроме как закручивать гайки — от такой мысли Марк должен был лезть на стену.
Учебе ему не слишком давалась, и он занялся тем, что умел — стрельбой… хотя бы в виде игры. Хоть там добился успеха. И даже подцепил девушку… а ей очень хотелось, чтобы Марк тратил на нее деньги.
Наверное, он ненавидел благополучных однокурсников, по крайней мере тех, у кого все обстояло благополучно внешне. Некоторые имели собственные машины, модно одевались, учебный материал давался им без труда…
Кажется, Марка они не отталкивали, но вот принимали или же нет? Или он сам отталкивал всех?
Мама, подумал Ренато. Мама… Ты мне давала тепло, и отец… а мне не сильно и было нужно. Вы все разрешали мне, и считали меня своим даже после развода — оба. Вы гордились мной и почти ничего не спрашивали с меня, да и нечего было.
А Марку… в лучшем случае прощалось, как всегда прощала мать — от души, но всегда давая почувствовать вину в полной мере. Одни слезы или опущенная голова дорогого стоили…
Фильмы как попытка отвлечься. Там порой были красивые кадры — медленно летящая пуля, горящий автомобиль, срывающийся с моста. А еще там умирали, уложив груду врагов или нелепо, став жертвой судьбы. Уже не узнать, какие именно моменты нравились старшему брату.
Может быть, в голове его подсознательно отложилось — можно все переиграть, если после смерти заново поставить фильм, это же не окончательно… А может и нет — фильм всегда одинаков.
Тогда, окровавленный бинт на руке. Похоже, Марк испугался… А потом, хотя не видел для себя перспектив, особенно в горячке юношеского максимализма — потом он поступил на свой лад умнее.
Не хотел позволить сокурсникам презрительно посмеиваться над его уходом. Кое-чего он добился. О Марке заговорил весь город, что там — вся страна знала его имя и видела фото. Неплохо, едва отметив девятнадцатилетие, достичь таких результатов.
Пожалуй, это вызывало в Ренни легкое раздражение и едва заметную зависть.
Так просто. Сказал преподавателю, что того просили зайти в деканат, защелкнул на двери замок…
На подоконник медленно спланировал сухой коричневый лист, один из последних в этом году.
Тринадцатилетний мальчик сидел на кухне, глядя в окно, почти такое же, как в том, другом мире. Дом был пустым, и впервые в нем не ощущалось ни детства, ни юности, словно все завершилось давным-давно, и Ренни лишь по ошибке не успел постареть и оказаться намного взрослее своего старшего брата.
Было ли тому страшно? О чем он думал, пряча во внутренний карман две запасные обоймы? Ренни пытался представить Марка в эти минуты — еще не заряженный пистолет лежит на коленях, черно-белая повязка удерживает волосы, лицо сосредоточенное и холодное. Марк, всегда остро чувствующий, способный взорваться из-за любого пустяка — тут Ренни не мог представить его испуганным или взволнованным.
— Боже мой, — вырвалось у мальчишки, и он не сдержал стона, уткнулся лбом в край стола. Как же Марку было… одиноко…
Сейчас Ренни был уверен — может, Марк и стремился к славе, но ему было плевать на красивости и позу героя, пусть отрицательного. Полугодом раньше, может, это имело бы значение, сейчас уже нет.
Человеку, спокойно заряжавшему пистолет, оставалось жить несколько часов. Смерть его ждала вовсе не героическая. И он это знал.
* * *
Над головой крутился медленный черный водоворот. Там Медведица охраняла своего Медвежонка, вокруг них мерцали цепочки огней, будто мать и сын брели своей тропой меж бесчисленных человеческих селений.
Вот же… до сих пор верится в детскую историю, как сильно звездные мишки любят друг друга… наивная песенка об их семье трогает сердце.
Сейчас она звучала в мыслях, пока смотрел на угли камина, тоже мерцающие — и в них можно было разглядеть что угодно. Например, посапывающего медвежонка… Микаэла точно смогла бы.
