А Марк всегда оказывался разным — то едва-едва подростком, то юношей.
Теперь, когда Ренни позволил себе помнить все до мельчайших подробностей, встречаться с Марком оказалось почти непереносимо — тоскливо, больно и страшно. Ренато видел могилу брата, слышал проклятия в его адрес — но пока еще ничего не случилось, и Марк был, как всегда, сумрачный, резкий, такой предсказуемый.
С памятью взрослого Ренни понимал, что за упаковку нашел в его комнате однажды — легкий наркотик, позволяющий оставить все трудности за бортом.
Пока легкий, не ведущий к неизлечимым последствиям… и тяжелый бы не успел.
Поначалу не задумывался, каковы его отношения с прошлым. Потом привычка к анализу заставила присмотреться — Ренни чувствовал себя совершенно свободным, он волен был встать и пойти, куда хотел, тело не требовало каких-то заранее предначертанных движений. Может быть, он хотел именно того, чего и многие десятилетия назад?
Проверить не получалось.
Проходили дни — Ренато ждал. И школьник Ренни, белокожий, белоголовый, ждал: будто кот у мышиной норы, подкарауливал события.
Проходили дни, за каждый день юности платили другие — переставали быть. Но размеренный быт старика оставался неизменным, чудовище, летавшее кругом и пожиравшее саму память о людях не трогало пока самых близких Ренато.
Чудовище, состоящее из пасти и глаз — следить и выхватывать жертву из толпы, так, чтобы никто не заметил…
Ненавязчивый вальс рассеивался в коридоре, сочась из кухни: мать слушала радио. На крыльцо, где Ренни устроился, музыка почти не доносилась.
Перед мальчиком лежала коллекция самых разных жуков — Ренни помнил, как все лето собирал ее по заданию учителя. Не похожие один на другого, наколотые на иглы, они казались не мертвыми, но искусственными. То черные, узкие, с длинными изогнутыми усами, то зеленоватые нарядные бронзовки, тяжеловесные даже в полете, то блеклые, смахивающие на пожухлый лист… Возиться с жуками было не слишком приятно, однако и не отвратительно — Ренни создавал коллекцию, словно собирал головоломку.
В той, прежней реальности, Ренни сдал работу учителю и получил за нее «отлично». Сейчас перед ним был шанс проверить, способен ли он сам изменить прошлое, или является не более чем персонажем фильма, запущенного невесть кем и невесть когда.
Мальчик вынес картонки с жуками во двор, положил на землю — намеренно выбрал кусок, где не росла трава. Из кармана отцовской куртки взял зажигалку, поднес ее к краю картонки — синеватое длинное пламя изогнулось, не желая касаться назначенной жертвы, но потом передумало, лизнуло картон, и вскорости заплясало, потягиваясь, уничтожая хитиновые панцири, больше не было ни жуков-оленей, ни бронзовок, только аккуратные угольки.
Ренни задумчиво глядел на пламя, проводил пальцем по верхней губе.
Вслушивался в собственные ощущения.
Ничего.
На миг испугался — а вдруг он в прошлом поступил именно так? Все остальное — ложная память?
Один из лучших учеников класса… вряд ли он мог вытворить нечто настолько нелепое, нелогичное. Картонка догорала на земле, ничего не осталось.
Значит… свобода?
Его посетила шальная мысль, и Ренни отмахнулся от нее почти с ужасом — а что, если попробовать исправить… хоть попытаться? Например, предупредить однокурсников Марка, чтобы не вздумали ходить на занятие в тот злосчастный день.
Спустя пару минут мысль уже не казалась ни глупой, ни пугающей. Да… сделать так, чтобы они не пришли… разослать письма…
Только вот можно ли отправить письмо в будущее? С пометкой "доставить такого-то числа"? И мало надежды на такое послание…
Ренни, загоревшийся было, осознал нелепость затеи.
Это было неприятно. Проигрывать он умел, если приходилось, но держался до конца. А тут — мат в три хода… и ничего не сделать.
Или как?
— Властелин судеб, — вслух произнес старик, глядя на старые деревянные часы. Маятник в форме бабочки отсчитывал время, острием разрезая каждую секунду, и та переставала существовать. Где-то за пределами человеческого рассудка время — такой же материал, как, например, глина. Из нее можно вылепить если не все, то довольно многое и разнообразное… Стремясь выйти за грани, отведенные человеку, тысячи двуногих, наделенных разумом, глотают всякую дурь, и терпят поражение — ухваченное надмирное оказывается только иллюзией.
Старший, выходит, был еще слабее, чем казался, раз добывал подобные штуки.
Наркотик. Попытка уйти от реальности. Вряд ли он искал новые горизонты, скорее пытался засунуть голову в песок.
Ощутить привычное презрение не получалось — а сам Ренни не ушел разве? Иначе, но ужели так важен способ?
Младший, как во всех сказках, оказался более удачливым.
У него давным-давно иная реальность, в которой Ренато прожил куда больший срок. И что за дело до мальчика, сделавшего кровавый, но собственный выбор? Даже если мальчик этот звался родным братом.
Давно заросли травой могилы на кладбище… почти век назад они были вырыты, почти век…
И вот — нашелся чудак, вспомнил звучавшие давным-давно имена. Его-то самого, Ренато Станка, вспомнят ли через годы и годы?
И если вспомнят, то чем? Как удачливого предпринимателя, завоевавшего скромное, но удобное место под солнцем, долгожителя, родоначальника преуспевающего семейства? Достойно…
Но не давали покоя обугленные панцири жуков на картонке. Наверное, каждый мечтает хоть раз о возможности начать жизнь с начала. Или изменить чужую…
Старик вздрогнул, обернулся — почудился шорох в углу, что-то мелькнуло в комнате, приземистое, вытянутое, будто такса Денизы. Похоже, некоторое количество жизней он уже изменил, стоит ли останавливаться?
Если нет возможности предупредить однокурсников Марка, остается сделать так, чтобы стрельбы в Лейвере не было.
Например, столкнуть братца с моста… или подсыпать ему крысиного яду в тарелку. Да уж… не было печали. Ренато усмехнулся, поняв, что рассуждает как двенадцатилетний мальчишка, со всем пылом, доступным ему — не такое уж пламя, не сожжет — и неприязнью. Сколько можно, злиться на давно умершего-то, и родного впридачу? Ах, да, родных тяжелее всего простить, как и друзей, и любимых.
Итак, через Марка — по крайней мере, с ним Ренни сталкивается довольно часто. Остается придумать, что делать и что говорить.
Это в сказках человек возвращается в прошлое, произносит другие слова — и все меняется волшебным образом. А что Ренни может сказать Марку? Подростку, для которого младший брат — источник раздражения и мелюзга, или юноше, для которого Ренни — уже почти соперник — умный, успешный, всеми любимый?
