Не знаю, почувствовал ли что-то отец Олег, но и он как-то поеживался и явно торопился вниз. Что ж – смотреть тут больше не на что. Спускаясь, я особенно тщательно держался за перила.
– А что же, батюшка, есть тут кто живой, кроме нас?
– Сторож должен быть в бытовке.
– Что-то плохо он сторожит – мы тут разгуливаем как дома…
Мы переглянулись, и быстрым шагом пошли через двор к вагончику на колесах. Типичное это жилище я много раз наблюдал на стройках – оборудованное обычной печкой-«буржуйкой», оно служит временным прибежищем всевозможным работникам физического труда. Не слишком удобно, но перекантоваться можно. Даже зимой. Если печку топить… чего сейчас явно не наблюдалось. Ни дымка над трубой. И – очень тихо. Так тихо, что идти к вагончику совсем не хочется. И – снова морозное ощущение по позвоночнику, и дыбятся эволюционные пережитки шерсти на загривке – что-то здесь было. Было – и ушло, но оставило след своего присутствия. Неприятный, ощутимый даже на морозе холодок. В такие минуты очень хочется иметь в руке оружие – и не сомнительное техническое совершенство пистолета, нет, подсознание требует чего-то увесистого и конкретного – меч, например, а лучше – каменный топор. Так сжимался в своей пещере наш низколобый предок, чувствуя еще не притупленным восприятием, как в темноте бродит нечто – и волосатая рука его сама тянулась к топору. Недалеко же мы от него ушли…
Преодолевая собственную нерешительность, я быстрым и, надеюсь, уверенным шагом направился к бытовке. Сзади хрустел снегом отец Олег. Поднявшись по короткой железной лесенке, я толкнул дверь – она была заперта изнутри. На стук никто не отозвался. Сзади , прокашлявшись, подал голос батюшка:
– Сергей Иванович, откройте, это я!
Мне почудился из-за двери слабый шорох, и опять воцарилась неприятная тишина.
– Открывайте, это я, отец Олег!
Нет ответа. Откачнувшись назад, насколько позволяла неудобная лесенка, я с размаху налег на дверь плечом – хлипкая задвижка с хрустом отлетела, и дверь распахнулась.
Бытовка представляла собой небольшое и достаточно захламленное жилое пространство. На вбитых в деревянную стенку гвоздях висели спецовки, на полу валялись грязные ведра и брезентовые рукавицы, вдоль стены стоял топчан, накрытый каким-то неопределенным тряпьем. Во всем этом беспорядке я не сразу заметил человека – скорчившись в углу у погасшей печки, сидел, прижав к груди колени, пожилой, потрепанный жизнью мужичок. Лицо его было спрятано, и мне сперва показалось, что он мертв, но тут он шевельнулся. Мы с отцом Олегом бросились к нему и стали трясти за плечи. Человек поднял голову – на нас смотрели безумные выкаченные глаза на совершенно белом, перекошенном от ужаса лице. Посиневшие губы что-то беззвучно шептали. Жестом остановив священника, я прислушался:
– Так холодно, холодно, холодно…
Когда «скорая» увезла закутанного в одеяла сторожа, который не переставал трястись и бормотать, мы с отцом Олегом остались одни в заснеженном дворе храма. Я курил, а батюшка тоскливо озирался по сторонам. В конце концов он не выдержал:
– Ну что, убедился?
– Убедился. Только вот в чем?
– Не знаю.
– Вот и я не знаю. Но что бы это ни было, оно мне очень не нравится. Пойдем куда-нибудь, а то холод собачий…
Мы уселись в «Опель» и завели мотор. Через некоторое время из отопителя повеяло теплом, и скрученный внутри узел стал понемногу распускаться. Ненавижу мороз. Когда-нибудь я плюну на все и уеду жить в какую-нибудь Тимбукту, чтобы никогда больше не видеть снега.
– Ну, что скажешь? – спросил отец Олег
– Странно все. Ты следы видел?
– Какие следы?
– Вокруг вагончика очень много следов. Такое впечатление, что чуть не всю ночь кто-то вокруг него бродил.
– Чьи следы? – напрягся отец Олег
– Что я тебе, индеец-следопыт? Чингачгук-Большой-Хрен? Снег же шел – их почти засыпало, одни лунки остались. Видно только, что следы… вокруг вагончика их полно, а больше нигде нет. Вот мне и странно – кто ходил? Не сам же сторож? Непохоже – у него сапоги 45-го размера, такие следы так сильно бы не замело. Непонятно…
– Это уже второй случай со сторожем, – сказал батюшка, – только первый сторож погиб, а этот нет… Почему?
– Ну, это как раз понятно, – ответил я, – первый сторож ему дверь открыл.
– Кому?
– Знать бы… Что-то крутится такое в голове, где-то я что-то слышал или читал… Но не вспомнить. Знаешь что? Отвези-ка ты меня домой, батюшка. Пороюсь в книжках, да поразмышляю.
Договорившись с отцом Олегом, что он вернется к вечеру, я полез в Интернет. Признаться, слегка слукавил перед священником – на самом деле, я сразу понял, что это все мне напоминает, но уж слишком нелепы были аналогии. Пришлось уточнять и выяснять подробности полузабытой легенды. Спустя несколько часов и отданных провайдеру долларов, я пребывал в еще большей растерянности, чем до начала поисков. Не клеилась картинка, хоть убей. Так что приезд отца Олега я встретил с радостью – копаться в «паутине», бесконечно ходя по кругу одних и тех же фактов, мне надоело. Батюшка смотрел на меня с нескрываемой надеждой, и с порога спросил:
– Ну как, нашел?
– Найти-то нашел…
– И что?
– Да вот…
Вспомнившаяся мне легенда – общая для нескольких малых народов Севера: всякие там чукчи-якуты-эвенки и тому подобные оленеводы рассказывают ее примерно одинаково. Есть, мол, некий «манатагас» – ледяной человек. Ходит он вокруг ихнего чума, или там яранги, и жалобным голосом плачет, как ему холодно, да просится внутрь пустить. Только пускать его никак нельзя, и разговаривать с ним нельзя, а уж пуще всего – за руку брать его не положено. Иначе – замерзнешь враз как мороженая треска, даже у костра сидючи. Кстати, и костер от его присутствия сам собой гаснет, сколько тюленьего жиру туда не лей. Появляется этот «манатагас» в основном по ночам, но может и днем посетить, выглядит он как человек, да он, в общем, и есть человек – разновидность ходячего мертвеца. Только он не совсем мертвец. Манатагасом становится человек в том редчайшем случае, когда он умер, но сам об этом не знает. Ехал, к примеру, чукча на нартах своих, оленями влекомых, да и замерз незаметно. Но так уж он домой стремился, в родимую ярангу, что и не заметил как помер, а продолжает ходить и разговаривать, только холодно ему все время. И никакой очаг этого холода не согреет, только погаснет без толку, и никакой человек ему не поможет – только сам замерзнет. Выпьет его тепло несчастный манатагас. И сам не согреется, и человека погубит. Тут надобно к большой-большой шаман бежать, шаман бубна стучать, манатагас отгонять…
