— У них есть время на голод, — сказал Пан. — Большего я от них не прошу.
— Мой отец — очень мудрый, — сказал Шеймас Бег.
— Откуда ты это знаешь, малыш? — спросил Пан.
— Потому что он все время говорит.
— И ты всегда слушаешь?
— Нет, сэр, — сказал Шеймас. — Когда он начинает говорить, я ложусь спать.
— Очень умно поступаешь. — сказал Пан.
— И я тоже ложусь спать. — сказала Бригид.
— И ты поступаешь очень умно, дитя мое. А когда говорит ваша мать, ты тоже ложишься спать?
— О, нет, — ответила Бригид. — Если мы ложимся спать тогда, мама щиплет нас и говорит, что мы — дрянные дети.
— Думаю, ваша мама мудрая женщина. — сказал Пан. — Что ты любишь больше всего на свете, Шеймас Бег?
Мальчик подумал и ответил:
— Я не знаю, сэр.
Пан тоже задумался.
— И я не знаю, что я люблю больше всего. — сказал он. — Что ты любишь больше всего на свете, Пастушка?
Кэйтилин смотрела на него.
— Пока не знаю. — тихо отозвалась она.
— Да хранят вас боги от этого знания. — промолвил Пан.
— Почему ты так говоришь? — спросила Кэйтилин. — Человек должен разобраться во всем, а когда он в чем-нибудь разбирается, он узнает, хорошо это или плохо.
— Это начало знания, — сказал Пан, — но это не начало мудрости.
— А что есть начало мудрости?
— Беззаботность. — ответил Пан.
— А что есть конец мудрости? — спросила Кэйтилин.
— Не знаю, — ответил Пан, помолчав.
— Может быть, еще большая беззаботность? — поинтересовалась Кэйтилин.
— Не знаю. Не знаю. — отрезал Пан. — Я устал от разговоров. — И, сказав это, он отвернулся от них и лег на лежанку.
Кэйтилин быстро отправила детей за дверь пещеры и поцеловала их на прощанье.
— Пан заболел. — сказал мальчик с грустью.
— Надеюсь, он скоро поправится. — пролепетала девочка.
— Конечно, конечно. — ответила Кэйтилин и поспешила назад к своему повелителю.
КНИГА II
Путешествие Философа
Вернувшись домой, дети рассказали Философу о своем походе. Философ подробно расспросил детей о внешности Пана, о том, как он принимал их, и о том, что он говорил в защиту своей порочности; когда же он узнал, что Пан ничего не ответил на его послание, он очень рассердился. Он попытался уговорить жену предпринять еще одно посольство, напирая на свое отвращение и презрение к этому богу, но Тощая Женщина ответила, что она — уважаемая женщина, что если ее уже лишили мудрости, то она не желает теперь лишиться также и доброго имени, что мужья всегда чего только не сделают, чтобы опорочить репутацию своих жен, и что хоть она и вышла замуж за глупца, она из-за этого еще не окончательно потеряла уважение к себе. Философ указал, что ее возраст, внешность и язык вполне гарантируют ей неуязвимость и против происков Пана, и против злословия, и что он не имеет в этом деле никакого личного интереса, за исключением научного, а также кроме добрососедского желания помочь Михаулу МакМурраху в его трудностях; но все эти соображения жена его назвала хитрыми и злодейскими уловками, обычными для всех мужей.
Таким образом, дело покуда совершенно зашло в тупик, и Философ решил, что представит его перед Ангусом О'гом и попросит его помощи и защиты от имени Клана МакМурраху. Посему он велел Тощей Женщине испечь ему две ковриги и стал собираться в путешествие.
Тощая Женщина испекла ему две ковриги и положила их ему в суму, а рано на следующее утро Философ надел ее на плечо и отправился в поход.
Выйдя к опушке соснового леса, Философ остановился на минуту, не вполне зная, куда идти, а затем тронулся снова в направлении Горта-на-Клока-Мора. Когда он переходил через Горт, ему пришло на ум, что хорошо бы вызвать лепреконов и поговорить с ними, но воспоминание о Михауле МакМурраху и проблеме, над которой работал Философ и след которой явно вел к лепреконам, ожесточило его сердце против соседей, и он прошел мимо тиса, не остановившись. Вскорости Философ пришел на каменистое, заросшее вереском поле, где дети нашли Пана, и, поднимаясь в гору, увидел Кэйтилин Ни Мурраху, шедшую неподалеку впереди него с небольшим кувшином в руке. Только что подоенная ею коза снова пощипывала травку, и, взглянув на идущую перед ним Кэйтилин, Философ прикрыл глаза в праведном гневе, а потом снова открыл в не столь уж противоестественном любопытстве, ибо на девушке не было одежды. Философ увидел, как она, зайдя за куст, скрылась в расщелине скалы, и, движимый гневом как на нее, так и на Пана, бросил он путь благочестия, поднимавшийся вверх по склону, и последовал за нею в пещеру.
Кэйтилин быстро выскочила на звук его шагов, но он с грубым словом оттолкнул ее:
— Пошла вон! — сказал он и вошел в пещеру, где сидел Пан.
Войдя, он сразу пожалел о своей грубости и сказал:
— Человеческое тело состоит из плоти и жил на центральной костной основе.
Назначение одежды прежде всего в том, чтобы защищать организм от дождя и холода, и можно не считать ее знаменем морали без ущерба для этой фундаментальной предпосылки. Если кто-либо отказывается от защиты одежды, то кто вправе оспаривать его драгоценную свободу? Достоинство есть не одежда, но Дух. Мораль есть поведение. Добродетель есть мысль… Я часто думал, — продолжал Философ, обращаясь к Пану, который теперь повернулся к нему, — что влияние одежды на ум весьма значительно, и что это влияние имеет скорее изменяющее, чем расширяющее качество, или даже интенсифицирующее противу расхолаживающего. Одежда оказывает влияние на всю окружающую среду. Воздух, являющийся нашей природной средой, допускается к нашему телу скупо и ограниченно, что навряд ли может быть так же плодотворно, как неопосредованная игра стихий. Естественно, встает вопрос, так ли одежда неизвестна природе, как мы считаем? Рассматривая ее как меру защиты от превратностей атмосферы, мы обнаруживаем, что многие существа заводят, по собственному глубинному побуждению, различные виды покрова, которые можно считать их настоящей одеждой. Медведи, кошки, собаки, мыши, овцы и бобры облачены в шерсть или мех, благодаря которой этих существ никак нельзя счесть обнаженными. Раки, кузнечики, улитки и моллюски образовывают вокруг себя прочный панцирь, внутри которого их обнаженность можно обнаружить только насильно, и многие другие существа равным образом обзавелись тем или иным покровом.
Следовательно, одежда является не ухищрением, но инстинктом, и то, что человек рождается голым и не выращивает свой покров на себе, но составляет его из отдаленных и разнообразных источников, ничуть не является причиной называть эту необходимость инстинктом достоинства. Это, как вы понимаете, весомые рассуждения, и над ними стоит поразмыслить прежде, чем мы перейдем к обширному и полному препон предмету моральных и аморальных поступков. Итак, что есть мораль?..