— Классно, — сказал Ларри, имея в виду крест с распятием в ухе Графа.
— Да и у тебя не менее рискованная штука, — ответил Граф, кивая на серебряную, в виде черепа серьгу Ларри. — Или это свет так падает?
Пальцы Ларри коснулись серебра.
— Да. Виноват. А давненько мы не вспоминали всю эту киношную лабуду.
— А мне нравилось. — Блэнк Фрэнк показал свою татуировку. — Хорошо было.
— Хор-рошо… — сказали Ларри и Граф в один голос, подшучивая над другом.
Все трое вообразили крошечный самолет, который, однажды поднявшись в воздух, обречен вечно летать вокруг черно-белого земного шара.
— И давно она у тебя? — спросил Ларри с ободком пены вокруг рта, отрываясь уже от второй кружки пива.
У Блэнка Фрэнка расширились зрачки, он пытался вспомнить, когда же у него появилась эта татуировка, и не мог.
— Лет сорок назад, — подсказал ему Граф. — К тому времени, как он решил сделать себе эту татуировку, они уже сменили логотип.
— Может быть, именно поэтому я ее и сделал, — все еще немного растерянно произнес Блэнк Фрэнк. Он водил по татуировке круговыми движениями, словно рассчитывая на наплыв и флэшбек с предысторией.
— Эй, но мы же тогда спасли эту чертову студию от банкротства, — разозлился Ларри. — Мы и Эббот с Костелло.[47]
— Им тоже указали на дверь. — До сих пор Граф чувствовал себя уязвленным из-за того, что в общем бардаке его лицо использовалось с грубейшим нарушением авторских прав. Он видел свое изображение на каждом углу, но платить ему за это никто не собирался. Его деловому чутью был нанесен серьезный удар. И он отлично понимал, почему должен существовать «Настоящий Человек-волк». — Баду, Лу, тебе, мне, верзиле — нам всем после Второй мировой войны досталась одна бурда, сливки сняли другие.
— Я был на похоронах Лу, — сказал Ларри. — Ты в это время отсиживался в Карпатах. — Он повернулся к Блэнку Фрэнку. — А ты даже не знал о его смерти.
— Я любил Лу, — сказал Блэнк. — Разве я не рассказывал тебе, как случайно переломил его на съемочной площадке…
— Да, — в один голос произнесли Граф и Ларри.
Это разрядило напряжение, вызванное мрачными воспоминаниями об интригах бездушных киностудий. Лучше вспоминать людей, а не события.
Блэнк Фрэнк предался воспоминаниям. Он направился к бару, чтобы сполоснуть свой бокал. Плазменная лампа тихо потрескивала, в прозрачном шаре бушевала буря, сотворенная человеческими руками.
— Я слышал, старина Эйс получил работу в Музее национальной истории, — сказал Ларри, имея в виду их друга по прозвищу Эластичный Бинт. Ларри всем давал клички.
— Принц,[48] — поправил его Граф, — продолжает охранять принцессу. Она выставлена в Египетском зале. Принц заключил сделку с охраной музея. Он всю смену бродит по залам с костями — настоящее кладбище; он его охраняет. Они посадили Принца на синтетический аналог листьев таны. Препарат оказывает на него успокаивающее действие, как метадон.
— Да, ночной сторож, — протянул Ларри, очевидно задумавшись о мизерной зарплате. И о том, зачем Принцу могли понадобиться деньги смертных. — Трудно представить.
— А ты посмотри на себя в зеркало, — посоветовал ему Граф.
— Завидуешь? — фыркнул Ларри.
Блэнку Фрэнку не составило труда представить Принца блуждающим ночью по лабиринту пустых коридоров, звенящих тишиной. По сути ведь музей не что, иное как гигантский склеп.
Ларри был абсолютно уверен, что Рыбья Морда — еще одна кличка в их обиходе — сбежал из Сан-Франциско от сумасшедшего ученого, возможно, чтобы осесть где-нибудь в луизианской дельте.[49] Они с Ларри были особенно близки (солидарность млекопитающих и земноводных — не пустой звук), а также самыми неистовыми из всей старой компании. Ларри до сих пор лелеял надежду уговорить своего чешуйчатого приятеля на поединок в платном эфире. Однако ему никак не удавалось решить проблему со стальным аквариумом, необходимым для этого поединка.
— Гриффин?[50] — спросил Граф.
— Да кто его знает? — пожал плечами Блэнк Фрэнк. — Он может стоять у нас здесь перед самым носом, и мы никогда об этом не узнаем, пока он не запоет «Майских психов».[51]
— Он был мизантропом, — сказал Ларри. — Как и его ненормальный сынок.[52] Вот до чего наркота доводит.
Колкость, разумеется, предназначалась Графу. Граф ожидал чего-то подобного от Ларри и потому пропустил ее мимо ушей. Сегодня ему совершенно не хотелось затевать спор об этической стороне употребления наркотиков.
— Иногда я мечтаю о том времени, — сказал Блэнк Фрэнк. — А потом опять смотрю фильмы. Мечты сбываются. Это пугает.
— До наступления этого столетия, — сказал Граф, — я никогда не беспокоился о том, что кто-то собирает на меня досье.
Из них троих Граф больше всех пекся о неприкосновенности частной жизни.
— Ты романтик. — Такими оскорблениями Ларри бросался только в своем кругу. — Для большинства людей очень важно считать нас монстрами. Мы не можем отрицать того, что так достоверно изобразил черно-белый кинематограф. Было время, когда мир нуждался в таких чудовищах.
Каждый задумался о своем роде занятий на текущий момент, и каждый пришел к выводу, что они все еще нужны этому миру.
— Никто не собирается досаждать тебе сейчас, — упорно продолжал Ларри. — Не стоит беспокоиться насчет своего прошлого и тем более пытаться переделать его. Сегодня твое прошлое — достояние общественности, оно только и ждет того, чтобы тебя опровергнуть. Мы делали свою работу. Много ты можешь назвать людей, кто стал легендой только благодаря своей работе?
— Легендой? — передразнил его Граф. — Будешь бросаться такими словами — волосы на руках вырастут.
— Накося выкуси. — Ларри показал фигу.
— Нет, спасибо, я уже обедал. Но я кое-что принес тебе. Вам обоим.
Блэнк Фрэнк и Ларри почувствовали, что Граф заговорил так, будто тяжелая камера Митчелла[53] отъезжает назад, куда-то в темноту. Граф достал и протянул им два небольших свертка.
Ларри тут же принялся разворачивать свой подарок.
— Весит целую тонну!
Из упаковки появилась волчья голова — свирепая, с оскаленной пастью. В грациозной шее проделаны два отверстия.
— Это набалдашник трости, — сказал Граф. — Только он и остался.
— Ты не шутишь? — Впервые за вечер грохочущий голос Ларри сделался тихим. Казалось, волчья голова потяжелела в его руке. Глаза стали влажными.
Сверток Блэнка Фрэнка был и меньше, и легче.
— Подарок для тебя оказался настоящей головоломкой, — сказал Граф. Ему нравилась роль конферансье. — Выбор такой большой, трудно было решить, на чем остановиться. Выбрать ли землю Трансильвании? Воду из озера Лох-Несс? Камень из руин замка?
