Перебор этих воспоминаний поддерживает меня в состоянии бодрствования, но я начинаю уставать.
Октавий… Октавий помнит лицо: такой же рыжий, как и он, ребенок, но с очень длинными волосами, заплетенными, как две веревочки. Это лицо ему улыбается, потом показывает язык, но все равно улыбается. Этот образ помогает ему успокоиться в те вечера, когда его обижают или обходятся с ним несправедливо. Его воспоминание помогает ему здесь выжить.
Октавий потерял две фаланги пальца по рассеянности. Однажды, размечтавшись за обедом, он принялся за еду слишком рано. А в другой раз съел семьдесят четыре ложки супа. Один из его пальцев не вынес низких температур холодильника.
С тех пор кто-нибудь из Красных обязательно за ним присматривает с самого утра. Очередности никакой нет, просто каждый день кто-то берет эту обязанность на себя. В последние месяцы этим занимались в основном мы с Марком, что нас очень сблизило.
Я голоден. Я прикладываю ухо к двери, чтобы послушать, не несут ли мне еду. Сразу же отпрыгиваю, потому что опасаюсь примерзнуть к металлу.
Почему Ромул сказал, что я чего-то не понял? Что я должен понять?
Дверь открывается. Цезарь 2 молча ставит поднос. Я устремляюсь в его сторону, чтобы почувствовать тепло извне. Слишком поздно, он уже ушел. Сначала я проглатываю все жидкое, чтобы оно не успело застыть и поцарапать горло. Потом съедаю все остальное, кроме хлеба, который оставляю про запас, не столько для борьбы с голодом, сколько для борьбы со скукой. После этого я начинаю зарядку: хожу, сажусь на корточки, вытягиваюсь. Машинально повторяю эти упражнения раз двадцать.
Приходит Ромул. Я направляюсь к мотору, чтобы показать, что мне нужно как можно скорее поговорить с ним.
— Как вижу, ты в форме… Это хорошо, — говорит он мне.
— Мне уже надоело. Спасибо за эту ночь.
— Вообще-то это моя работа. Я за вас отвечаю. Давай говорить быстро и по существу. Цезарь 1 тебе не доверяет. Он предложил мне этой ночью не приходить совсем. Впервые он так мил…
— Значит, ты скоро уйдешь?
— Да, через пять минут. Знаешь, ты мне нравишься. Тебя я знаю лучше остальных.
— А почему ты живешь отдельно, как наказанный?
— Похоже, я должен заплатить за все свои ошибки по полной программе. О большинстве из них я уже и не помню. Самая большая, без сомнения, состоит в том, что я родился на свет.
— Почему ты так говоришь?
— С самого начала я никогда не был таким, как надо в его глазах. Я всегда был злым Ромулом.
— В чьих глазах?
— В его… того, кто создал это все. Я — безумный Ромул, непредсказуемый.
— Лично я знаю, что ты очень добрый. Ты несколько раз спасал мне жизнь.
— Я действовал по приказу. Ладно, я пойду. Вернусь завтра. Я много чего знаю, но не знаю, с чего начать. На завтра приготовь мне три вопроса, которые сочтешь главными, и я на них отвечу. Пока.
Он исчезает за столбом, и спустя несколько минут я слышу, как за ним с грохотом захлопывается дверь.
Я займу свой мозг составлением списка всех тайн Дома. Надо, чтобы я был готов к его возвращению. Я должен его дождаться. Кулаками бью себя по коленям, борюсь с болью, которая возвращается в левую руку. Распускаю шнурки, чтобы пальцы ног свободно двигались в ботинках во время ходьбы. Я присаживаюсь на пару минут. Считаю секунды, чтобы не заснуть, и начинаю ходить снова. Надо занять время, не важно чем, лишь бы не уставать слишком быстро.
Ах да… вопросы Марка о нашем происхождении. Мы так над ними смеялись. Это его любимая тема. Он говорит об этом с момента своего появления.
После урока об уходе за ульями он расспрашивал Клавдия на предмет существования секретного подземелья, где могла бы прятаться наша королева. В другой раз он интересовался моим мнением насчет того, родились ли мы без конечностей, но с хвостами в толще воды.
— Как головастики, что ли? — спросил я, смеясь.
— Ну да. Потому что, представь, — уверял меня он, — мне кажется, я нашел там, внизу спины, место, где раньше у нас был хвост.
Но самый яркий эпизод, оставшийся у нас в памяти, произошел на уроке. Тогда он задал свой вопрос напрямую преподавателю.
Мы прослушали доклад о разведении свиней на острове, и вдруг он внезапно поднял руку.
— А мы, люди, — спросил он, — мы тоже млекопитающие?
— Да, Марк, — спокойно ответил учитель. — Какой у тебя вопрос?
— На что похожа человеческая самка? У них, как и у свиней, половые органы внутри, а на животе ряды сосков?
Все дети засмеялись, услышав такой смелый вопрос. Но никто из нас не знал на него ответа.
— Твой вопрос беспредметен, — рассердился учитель. — У нас урок о свиньях. Мы здесь разводим свиней! А людей — обучаем! — после долгой паузы он продолжил:
— Ты совершил серьезный проступок, Марк. Нельзя задавать вопросы не по теме, и ты это знаешь, не так ли? За эту ошибку ты будешь наказан.
— Я приношу свои извинения, — проговорил Марк. — Я не знаю, что на меня нашло. Простите, простите!
— На этот раз я принимаю твои извинения. Но не делай так больше никогда! И я адресую это предупреждение всем! — сказал учитель, повышая голос.
— Обещаю, что больше не буду, — уверил Марк.
Мой друг вышел из передряги невредимым, и я испытал глубокое удовлетворение. Но мне стало стыдно, что я тоже смеялся.
Вечером я не смог сдержаться и высказал ему свое восхищение:
— Ты осмелился задать настоящий вопрос: главный, основной.
— Я задал его в никуда. Мы никогда не получим на него ответа, — с грустью проговорил он.
— Я уверен, что когда-нибудь мы все узнаем, — уверенно сказал я.
Любопытно, но именно с этого момента я начал непрерывно думать о своих корнях. Не появился же я по волшебству, в глубине подвала. Нет, я родился, от пары мужской и женской особей. И нет сомнений, что в этом выводке я был не единственным.
Время тянется безнадежно медленно. Глаза закрываются помимо моей воли. Не надо! Ромул сейчас вернется, а я буду не готов. Я должен сосредоточиться на самом важном: будущее, наше предназначение на выходе. Как же мне задать вопрос так, чтобы не получить на него туманный ответ? Что?.. Как?..
Я просыпаюсь на полу, с ужасной болью в спине. Должно быть, меня все же сморил сон. Внезапно кто-то касается моего плеча.
— Итак, вопросы?
Я не соображаю, что сказать.
— Давай же, — поторапливает он меня, — сегодня у нас совсем мало времени.
— Почему… почему ты сказал мне, что уже не ребенок?
— Потому что это правда. Ребенок — это тот, кому не больше пятнадцати. На моем веку через твою кровать прошло уже четыре поколения детей. В среднем они живут здесь четыре-пять лет, из чего я заключаю, что мне как минимум тридцать. Впрочем, как и Рему, которого я всегда знал…
