— Почему… почему ты сказал мне, что уже не ребенок?
— Потому что это правда. Ребенок — это тот, кому не больше пятнадцати. На моем веку через твою кровать прошло уже четыре поколения детей. В среднем они живут здесь четыре-пять лет, из чего я заключаю, что мне как минимум тридцать. Впрочем, как и Рему, которого я всегда знал…
— Что происходит с Красными, когда они выходят из Дома?
— Бывает по-разному: у них есть выбор. Не все выбирают одно и то же… Осторожно!
Дверь резко открывается, и я не успеваю ничего понять. Внезапно я чувствую, словно мне что-то вбивают в голову.
Когда я просыпаюсь, то вижу, что сижу в кресле, в тепле. У меня по лбу струится пот, и рубашка намокла. Передо мной сидит Цезарь 3.
— Что тебе сказал Ромул?
— Ромул? Он сказал мне, что скучает.
— Что он еще сказал тебе?
— Он сказал, что рад меня видеть…
— Хватит надо мной издеваться. Я могу сделать все, что угодно, ты знаешь. Например, отправить тебя в холодильник на неделю и оставить там помирать!
Он вне себя, я его таким никогда не видел. Он, всегда такой спокойный, величественный…
— Что он сказал тебе?
— Он сказал, что уже не ребенок и что, по его подсчетам, ему как минимум тридцать лет.
И что он хорошо знает Рема.
— Ты поверил ему?
— Нет, не знаю. Я считаю, что он не совсем нормальный…
— Да, он совсем не в себе, — подтверждает Цезарь, голос которого снова становится спокойным. — Он живет в одиночестве и имеет очень яркое воображение. Дальше?
— Я…
— Говори!
— Я спросил у него, что становится с Красными, с Квинтом, например, когда они уходят.
— И?
— Он сказал, что они должны сделать выбор, а потом кто-то пришел, и я больше ничего не помню.
Цезарь гладит себя по бородке и наблюдает за мной с улыбкой.
— Выбор… Он сказал «выбор». Ты не обманываешь меня, мне донесли эти последние слова. Хорошо, хорошо… Твое наказание скоро кончится, тебе осталось выдержать полтора дня. Можешь поесть до того, как вернуться в холодильник: ровно тридцать шесть ложек.
— Ромул будет наказан?
— Нет, скорее всего, нет. Больных не наказывают, ничего не поделаешь. А ты будешь хранить молчание о том, что он тебе рассказал. У меня есть уши повсюду: в спальне, в столовой, везде.
На краю кухонного стола стоит тарелка: тридцать шесть ложек счастья. Это теплое и безвкусное пойло, но я готов разрыдаться от радости.
Цезарь наблюдает за мной и следит за подсчетом.
— Пора, Мето.
Я наполняю легкие теплым воздухом и возвращаюсь в холодильник.
Я инстинктивно возобновляю свои упражнения и без конца повторяю: «У меня будет выбор… у меня будет выбор. Но какой? Между плохим и худшим?» Я не так уж много узнал. Хотя нет. Среди детей есть доносчики, те, кого можно назвать «ушами Цезаря». Я встречаюсь со стукачами каждый день. Я разговариваю с ними, некоторые из них, возможно, мои друзья. Я мысленно представляю себе каждого из ребят нашей спальни. Мне казалось, я так хорошо всех их знаю. И пусть не все они мои товарищи, пусть я всегда думал, что не создан для жизни вместе с ними, я все равно не могу представить, что среди них прячутся предатели. Я всегда чувствовал с их стороны сочувствие к тем, кто получал наказание. Значит, некоторые претворялись, и так было всегда… Я не должен доверять, даже близким людям.
Я не буду сразу же рассказывать о том, что узнал. Понаблюдаю за друзьями в течение нескольких недель. Я должен быть уверен, что рассуждаю здраво и что взор мой не затуманен переживаниями или привычками.
Свобода…
Вечер. Сперва я съедаю свои семьдесят две ложки в одиночестве на кухне, а потом — у меня есть право помыться, прежде чем надеть чистую пижаму. Все, что нужно для мытья, уже готово: от мягкой мочалки до жесткой щетки. Воду можно использовать без ограничения, это впервые. Я не могу отказать себе в удовольствии и принимаю душ долго: как минимум четыреста секунд, это невиданно.
Цезарь 5 в темноте провожает меня до кровати. Все лежат тихо. Дверь закрывается.
Я подхожу к кроватям моих товарищей, которые вот-вот погрузятся в сон.
— Мето, это ты? — шепчет Марк.
— Да.
— Ты не попал в санчасть? — волнуется Октавий.
— Нет, я цел.
— Хорошо.
— Прости меня, Мето, — тихо говорит Красс.
— Все уже позади. Мне надо поспать.
— Конечно, Мето. Спокойной ночи! — отзывается Марк.
— Разбудите меня завтра, парни, я не хочу, чтобы меня наказали.
— Не беспокойся, — заверяет меня мой лучший друг, — я счастлив, что ты снова с нами.
У меня все болит. Горит спина, а голова, кажется, сейчас взорвется. Надо замедлить дыхание, чтобы плавно погрузиться в сон.
Подъем ужасен. У меня ломота во всем теле. Хромаю в умывальную комнату.
— Мы много думали о тебе, — сообщает мне Красс. — Мы даже мысленно пытались направлять к тебе волны, чтобы согреть тебя. Ты что-нибудь чувствовал?
Марк смеется. Нас с Крассом встречает дружный хохот.
— Красс, как ты справлялся тут без меня?
— Отлично, я даже не делал глупости. Многие дети приходили поговорить со мной о тебе. Они восхищаются твоей смелостью!
— Какой смелостью?
— Твоей попыткой бегства и пребыванием в холодильнике.
— Я жалею о содеянном. И совсем не горжусь этим. А ты не забудь: не надо выпендриваться. Мне понадобилось слишком много времени, чтобы это понять.
— Обещаю.
Сегодня я решаю рассказать все, что теперь знаю, Марку и Клавдию. Не хочу впутывать в это Красса. Он слишком маленький и слишком легкомысленный. Он может навлечь неприятности и на себя, и на меня. Октавию рано или поздно мне тоже придется рассказать, но меня беспокоит его патологическая рассеянность. Он легко может себя выдать.
Прошло уже больше трех недель, и мне немного стыдно, что я играю в шпиона со своими собственными друзьями. Три недели ежедневно я следую за ними по пятам.
Никто из них не исчезал ни на минуту, чтобы донести. Каждый раз я засыпал последним. Я уверен, что они верные товарищи. Мы должны подозревать других.
Сначала я спрошу у них, хотят ли они слышать то, что я собираюсь им сказать. Ведь я подвергну их опасности; после того, как они все узнают, они станут моими сообщниками.
Я начинаю с Марка, встретившись с ним на выходе из спальни:
— Я узнал кое-что, пока сидел в холодильнике. Я не имею права об этом говорить. За мной пристально следит Цезарь. Если хочешь тоже узнать, я могу посвятить тебя в эту тайну. Не отвечай прямо сейчас. Подумай до вечера.
