Однако способность слышать другого и разговаривать с ним так и не развилась и вовсе исчезла, как только они научились читать и писать, поэтому догадались общаться посредством записок и писем. Первое послание написала Гастрик. Подтолкнул ее к этому большой цветной фотопортрет Астрик, который родители повесили в гостиной.
— Кто это? — спросила она у матери.
Марта замялась, а потом ответила с легким вызовом:
— Астрик. Твоя сестренка. — И стала ждать реакции девочки. Та долго не отводила глаз с фотографии, а потом сделала признание, от которого у Марты радостно екнуло сердце:
— Но ведь у нее только лицо меняется, — сказала Гастрик. — А все остальное — мое. Мои руки, ноги, туловище.
— Конечно, — кивнула Марта, обнимая дочь и внутренне содрогаясь от сравнения ее лица с Астрик. — У вас все общее, поэтому вы должны дружить.
— Когда Астрик делала прививку, мне было не очень приятно, хотя боли я не чувствовала, — задумчиво сказала девочка. — Но почему, если ей грустно, то на меня нападает смех, и только противный чулан не дает возможность рассмеяться?
«Тебе нравится твое лицо? — написала Гастрик после этого разговора. — Мне нравится. Но не воображай — это и мое лицо тоже, просто я не могу его увидеть».
«Я с тобой согласна, — ответила Астрик. — Можешь считать мое лицо и своим — мне ничуть не жалко.
Но скажи, почему, когда я печалюсь о Ватрине, ты начинаешь щекотать меня своим неслышным смехом под правой лопаткой? Неужели тебе не жаль старушку?»
«А чего ее жалеть, — последовал ответ. — Она ведь прожила довольно долго, и еще неизвестно, умерла ли».
«Ты права, — обрадовалась Астрик. — В минуту ее смерти я услышала детский крик из окна. А на другой день узнала: там «скорая» не успела забрать в роддом женщину, и она родила девочку. Ее назвали Ватриной. Интересно, что хотя старушка и жила в соседнем доме, родители новорожденной, оказывается, не знали ее… И еще хочу сказать тебе — не трогай шкатулку».
«Разве тебе не интересно, что в ней? — написала Гастрик. — Кто знает, когда красный конь целиком появится на крышке — может, через сто лет. А меня сейчас разбирает любопытство, что там».
Теперь они уже постоянно перебрасывались записками, и так это понравилось им, что каждая, очнувшись после трудного перевоплощения, прежде всего интересовалась тем, что там написала сестричка.
Бааты все больше привыкали к мысли, что у них не одна, а две дочери. Такое впечатление создавалось у всех, кто знал эту семью. К тому времени, когда девочке исполнилось семь и она пошла в лицей, супруги уже привычно говорили: «Когда дети вернутся с занятий…» или «У сестренок сегодня не было арифметики…»
Писали они в разных тетрадках, а поскольку каждая пропускала какой-либо урок, учителя занимались с ними индивидуально. Поначалу из других классов то и дело прибегали поглазеть на необычную ученицу, меняющую внешность, как сказочная лягушка-царевна. Но вскоре привыкли к ней, как и к другим мутантам, которых в лицее с каждым годом становилось все больше. Эти несчастные дети были объектом насмешек и издевательств, но со временем их переставали замечать, как бы вычеркивая из жизни и памяти, и это было даже страшнее насмешек.
Однако не только в лицее, но и во всем Асинтоне число мутантов все увеличивалось, а на домах появлялись плакаты с изображениями маленьких уродцев и надписью: «ПЛАТА ЗА «ПЛАТу». Имелся в виду завод пластиковой тары, отравляющий воду и воздух. Впрочем, сбои в генетическом коде наблюдались и по множеству других причин, нарушающих энергоинформационное поле, из-за чего на улицах Асинтона вдруг появлялись полчища крыс или тараканов, в домах начинали перемещаться и летать предметы, а в речке замечали водяных и русалок. В ученом мире поговаривали, что на дне водоемов затаились в состоянии энергетических матриц и ждут своего часа динозавры, бронтозавры и прочие чудища, и если человек и дальше будет загрязнять среду обитания, то природа забросит его куда-нибудь на задворки как отработанную деталь.
Между тем Гастрик становилась все более озлобленной. Да и как не будешь злой, если никто не хочет сидеть с тобой за партой, зато мальчишки дерутся за право провожать домой Астрик, нести ее портфель. Но как только появляется Гастрик, провожатые со смехом и улюлюканьем разбегаются, и ей приходится отстаивать свое достоинство швыряньем в их сторону учебников или ругательств. Гастрик чувствовала, как душа ее все более превращается в нечто холодное и каменное. На каждом шагу ей хотелось сделать кому-нибудь пакость, даже когда никто не трогал ее. Если же мальчишки дразнили ее лягушкой и корчили рожицы, у нее появлялась ненависть ко всему белому свету, и тогда было боязно подступиться к ней — такой она становилась свирепой и еще более безобразной. Один лишь Тинг понимал Гастрик и всякий раз, когда кто-нибудь донимал ее, старался наказать обидчика и утешить девочку.
Как-то раз Тинг сказал, что знает человека, который во много раз некрасивей ее, потому что и на чело-века-то не похож: какое-то огромное насекомое. Это заинтересовало Гастрик, и она захотела встретиться с ним.
— Я бы познакомил вас, — замялся Тинг, — но обещал кое-кому хранить его местопребывание в тайне. Ты же способна на предательство.
— А, это о доме мутантов, — вспомнила Гастрик. — Но я тогда была совсем маленькой дурой.
— Нет, — твердо сказал Тинг.
На этом разговор оборвался, и лишь через пять лет имел продолжение. За минувшие годы Гастрик прошла хорошую школу злобы, и мало кто мог сравниться с ней в изобретении разных пакостей: то подсунет кому-нибудь в портфель механическую змею, то намажет сиденье парты самовоспламеняющейся жидкостью или обольет чужие учебники вонючим рыбьим жиром. И все это делалось так хитро, так расчетливо, что не успевал гнев одноклассников обрушиться на нее, как она, ускользая от расправы, превращалась в Астрик. В седьмом классе Астрик написала сестре: «Будем дружить, зачем часто ссориться, ведь мы сестренки».
Гастрик не возражала, но в ответ на это предложение вдруг подала сестре идею, очень смутившую ее: «Давай поменяемся лицами. Я немного поношу твое, а ты мое, потом опять станем собою».
Астрик пришла в замешательство. Она знала, что сестра некрасива, но нигде, даже на фотографии, не видела ее, хотя и очень жалела, слыша от взрослых о ее безобразии. Что же, она не прочь временно одолжить ей свое лицо, тем более что чувствовала возможность такого обмена. Как именно он случится, не знала, но была уверена, что стоит захотеть, и это произойдет, но хорошо бы сначала взглянуть на то, что достанется ей.
