— Что вы, как вы только могли подумать…
— По-твоему я дурочка и ничего не понимаю? Через год или два я стану слишком старой и дряблой, и папулечка вышвырнет меня на помойку, к другим своим сломанным игрушкам, а сам купит себе новую говорящую, дышащую, раздвигающую ноги куклу.
— Что вы говорите… вам двадцать…
Серафина хохотнула дерганым хриплым смехом, который не вязался с ее нежным и воздушным персиковым обликом.
— Мне двадцать один, и это слишком много. Персики — товар скоропортящийся. Я связалась с неправильным человеком… как и ты. Ты не представляешь, что это — богатый влиятельный мужчина. С тобой поиграют, сломают и отправят на свалку.
— Что, по-вашему, мне делать, — пробормотала Шарлотта.
Серафина потерла нос, запачканный розовой пыльцой.
— Все просто. Найди себе богатого слюнявого старика. Какое-то время придется потерпеть слюни, потные объятия, запашок гнилой козлятины, зато, когда он сыграет в ящик, ты сможешь пожить в свое удовольствие и не надрываться на этой треклятой работе. Пусть этим занимается кто-то другой. Вот о чем моя поэма, — прибавила Серафина торжественно.
— Ваша поэма? Об этом? — спросила Шарлотта, не зная, рассмеяться или разрыдаться.
— Да. В том числе. В своем творческом труде я подняла целый ряд разнообразных тем.
— Тогда я непременно должна прийти, послушать.
— Приходи. Начало в восемь.
Шарлотта отчаянно постаралась не опоздать, но по дороге она и ее цветочный фургон застряли в феерической пробке. В результате, в галерее она оказалась в девять вечера. Серафина еще не начала читать, но уже взошла на сцену со стопкой листов, и готовилась выступать. Оставив шубу в гардеробной, Шарлотта тихо проскользнула в зал.
— Своему поэму я посвящаю мужу, — громко возвестила со сцены леди Милфорд, — который все это время был не только моим мужем, но и моей Музой. Будь Ричард здесь, он бы, разумеется, гордился мной. К сожалению, прийти он не сумел, много дел на работе…
Хоть лорд Торнтон и отсутствовал, в целом, собрание, пожелавшее ознакомиться с трудами Серафины, выглядело на редкость представительным. Женщины были в вечерних платьях и украшениях, мужчины — в смокингах. Гости ели, пили шампанское и пунш, щедро сдобренный специями и амфетаминами, пудрили носы Мыслераспылителем и синтетическим кокаином, и беседовали. До Шарлотты долетали таинственные обрывки разговоров.
— Двадцать пять миллионов, представляете?
— Расколотая, перевернутая, черно-белая шахматная доска не-бытия…
— Официант? Где официант?
Шарлотта подошла к буфету, взяла жареных куриных крылышек и спаржи в белом соусе. Пахло аппетитно. Теперь можно было присесть, насладиться едой и послушать поэму. И подождать лорда Ланкастера. Последний месяц из-за его вечной занятости и семейных проблем они виделись какими-то урывками, и теперь она даже не была уверена, что он придет. Но их милость пришел, застав Шарлотту со ртом, набитым куриными крылышками.
— Добрый вечер…
— Лорд Ланкастер, — сказала она, поспешно жуя.
— До чего мне нравится, как вы произносите мое имя. Будто мы герои старинного романа. Выглядите потрясающе, — прибавил он, одобрительно разглядывая ее шляпку, туфли, жемчужные серьги и длинное платье цвета морских раковин.
Справедливости ради, он тоже выглядел великолепно в черном костюме, официальном, очень строгом черном галстуке и белой рубашке. Если только не думать о том, что он носил траур по своей умершей дочери. Он не говорил с Шарлоттой об этом. И к лучшему. Она не знала, что ему сказать. Все слова здесь были пустыми и никчемными, как пригоршня стеклянных бус.
Люди тем временем стали украдкой оборачиваться и пялиться на сиятельную особу лорда Ланкастера. Это раздражало. Особенно самого лорда Ланкастера. Он страсть как не любил, когда на его сиятельную милость пялятся, разинув рты. Его охранники принялись отваживать особо любопытствующих, а сам он подсел к Шарлотте и шепотом предложил послать к чертям Серафину и поэму, и пойти поужинать.
— Не могу. Извините. Я обещала Серафине, что приду и послушаю ее поэму.
— Вы обещали ей? Почему?
— Мне стало ее жаль, — пробормотала Шарлотта смущенно.
— Но… вы обещали, что дослушаете поэму до конца, или мы можем вежливо удалиться через полчаса, сделав вид, что кому-то из нас стало плохо?
— Пожалуй, можно, — согласилась Шарлотта шепотом.
Лорд Ланкастер подозвал официанта и взял Шарлотте бокал шампанского, а сам ограничился бокалом апельсинового сока.
— Опасаюсь самовозгореться, — объяснил он Шарлотте с самым серьезным видом. — Что такое, моя прелесть. Почему вы грустите.
— Мне грустно, потому что грустно вам…
— Не стоит. Мне лучше, правда. И все-таки расскажите, что у вас стряслось.
Шарлотта упиралась, но он оказался настойчив. Он стал целовать ее в шею и щекотать, совершенно некстати заставив залиться радостным смехом.
— В следующем месяце Либер будет продавать наш цветочный магазин. Он уже подыскал подходящего покупателя и, значит, никакого магазина больше не будет, а на его месте появится отвратительный офис. Или склад. А еще это значит, что теперь я, фактически, безработная.
— Ах, Господи! Я-то решил, что с вами стряслось что-то ужасное. Например, что вы опять вспоминаете своего мерзкого Лэнгдона, — сказал лорд Ланкастер, правдоподобно изобразив, будто его мутит.
— Лэнгдон вовсе не мерзкий, — запальчиво заступилась Шарлотта за бывшего супруга.
— Да. Просто немного запутался.
— Лэнгдон…
— Просто запутался немного, знаю, вы уже говорили, и не раз.
— Каждый может запутаться, лорд Ланкастер. Даже, наверное, вы.
— Никогда, — непреклонно отрезал их милость, глядя на возлюбленную в упор.
До сих пор Шарлотта не подозревала, что их милость способен лгать, глядя прямо в глаза, со своим честным, благородным лицом.
— Значит, завтра я отправлюсь искать работу, — сказала она целеустремленно, пусть не особенно впопад.
Лорд Ланкастер нахмурился. Он никогда не входил в ряды сторонников женской эмансипации и даже не пытался притворяться таковым. Женщина должна была хранить семейный очаг. За сим его представления о роли женщин в этом мире исчерпывались. Еще женщины могли летать на метле, но это было больше из области фантазий и древних легенд.
— Кажется, теперь вы вполне финансово обеспечены, Шарлотта. Если вам не хватает на ваши женские безделушки, просто скажите мне. Зачем вам вообще работать, утруждать ваши лилейные ручки, портить маникюр. Объясните мне.
Иногда их милость бывал столь же очарователен, как первобытный питекантроп.
