Новобранцы промолчали. За них ответил писклявый Мазур:
— Один удар в печень заменяет трехчасовую лекцию!
— Во! — снова воздел палец к потолку Гусь. — Коротко и ясно.
Он снова подался в сторону и вытянул к себе того же Шапкина, ухватив его уже за другое ухо.
— Боишься? — осведомился Саня, хотя и без этого было видно, какие именно чувства обуревают новобранца Шапкина — его крупно трясло, пухлые щеки раскраснелись, а линзы очков сильно запотели по краям. — Боишься! — сам с собой согласился Гусь. — А бояться не надо! — провозгласил он, отпуская Шапкина со «взлетки» — уже при помощи пинка.
— Чего бояться-то? Конечно, заниматься теперь с вами будут не только летехи и старшины, а все больше наши славные парни: младший сержант Бурыба…
Давешний мордатый махнул Сане рукой.
— …Младший сержант Кинжагалиев! Ну и другие сержанты и ефрейторы… с кем-то из которых вы уже познакомились, а с кем-то познакомитесь позже…
Соседняя с командоровской койка натужно скрипнула. Шевельнулась громоздящаяся на этой койке немалых размеров туша, полностью укрытая парой одеял и потому напоминавшая сугроб. А потом из недр этого сугроба родился мощный и продолжительный вибрирующий рокот — будто кто-то взял на тромбоне низкую ноту. Деды заржали. Командор отшатнулся, прикрывая ладонью нос.
— Это младший сержант Кинжагалиев передал вам, духанка, привет, — дополнительно пояснил Гусь. — Итак, младшие сержанты с вами будут заниматься. Ну и мы тоже по мере своих сил будем им помогать. Скажу сразу: дрючить будем жестко. По-настоящему жестко — в карантине вы такого и не нюхали…
— Точно — не нюхали, — морщась, очень тихо пробурчал Двуха, до которого к тому времени докатилась волна кинжагалиевского приветствия.
— Жестко, да! — продолжал Саня. — А вы как думали? Думали, в сказку попали? Здесь вам ни хера не ясли. И спрашивать будем с вас еще жестче! Потому что и с нас за вас шакалы спросят. Понятна схема, я надеюсь? Но… что еще хочу сказать…
Гусь вдруг снова обернулся к Шапкину, которому несчастная судьба уготовила участь оказаться к нему этой ночью ближе других новобранцев. Шапкин тут же инстинктивно присел и закрыл руками налитые багровой кровью уши. Гусь ухмыльнулся и отступил.
— Еще хочу сказать, что беспредела у нас нет, — договорил он. — Калечить никто никого не собирается. Пацаны! — обратился Саня к сержантам. — Подтвердите!
— В натуре, — зевнул мордатый Бурыба.
Сержант Кинжагалиев снова шевельнулся под одеялами, покряхтел… но повторить только что проделанный трюк не сумел. Поэтому лишь неразборчиво буркнул что-то.
— Слыхали? — окинул взглядом спальню рядовой Саня Гусев. — Вот так… Но с особо быкующими… — тут он прищурился в сторону Командора и компании, — и с особо тупорылыми разговор у нас будет… особый. Так поговорим, что мало не покажется…
Взгляд Гусева уже на излете зацепился за Сомика, и Сомик затрепетал.
— Ну, конечно, во всяком призыве найдется такая падла, — заговорил Гусь, словно вид Жени пробудил в нем новую мысль, — которая вздумает настучать… командирам или в прокуратуру, или в комитет матерей… Командиры-то сор из избы не выносят, стукачилло еще и от них огребет. А на гражданке… они ведь там нашей жизни никогда не поймут. Поэтому из-за всякой херни вонь до небес поднять вполне могут, только эта вонь так вонью и останется. Потому что, если кто не понял, никакому командиру лишние проблемы не нужны. А вот сам стукач… — Саня изобразил на лице крайнюю степень презрения. — Думаю, никому не нужно объяснять, что с такими гадами, стукачами, бывает. Стукач — не мужик. Даже вообще не человек. Чмо, утырок… Тьфу! Хуже бабы, хуже таракана! Раз только тебя в стукачестве заподозрят, вовек не отмоешься. Всю армейку чморить будут, в какую бы часть не перевели. Да и после армейки всплывет стукаческое прошлое, не сомневайтесь! Вот я бы лично стукачей прямо в толканах топил, безо всякой жалости!..
Саня Гусь вдруг с удивлением почувствовал, как внутри него разгорается вдохновение, фразы получаются мощными и яркими, а в голосе дрожит самая натуральная искренность. В этот момент он совершенно серьезно ненавидел тех, кто мог бы лелеять в душе желание двинуть донос командованию или прокуратуре, но в то же время ясно ощущал, как где-то в глубине души велосипедным звонком злорадно дребезжит восторг сознания собственной тайны.
— Короче, чего тут базарить, парни… — завершающе приглушил он голос. — Армейскую науку вы получите в полном объеме. Да, первое время попотеть придется. Да, впахивать надо будет за себя, за нас и еще за того парня. Но это не потому, что мы здесь такие сволочи и нам в радость вас гнуть. Это, парни, чтобы вы быстрее прошаренными стали. А теперь еще кое-что… Коли уж дедушки на свои плечи взвалили проблему вашего воспитания, то дедушкам эти труды как-то компенсировать надо, нет? Вам зарплату будут платить, так вам ее первое время и тратить некуда будет. На конфетки из чипка мама с папой пришлют, не переживайте. А зарплату… — Саня постучал себя по карману. — Понятно?
Замолчав, он особенно зорко оглядел казарму. Кто-то из новобранцев, сгорбившись за спинами товарищей, тихонько присвистнул, но мордатый Бурыба вмиг вычислил недовольного:
— Это кто там такой борзый? — приподнялся сержант. — Не нравится что-то? В армии нет: «нравится не правится». В армии есть: «надо».
— С вами, духами, по-человечески, а вы тут же наглеть начинаете, — прогудел из-под одеяла Кинжагалиев. — Не, Гусь, по-моему, с ними на другом языке разговаривать придется…
Сразу же после этих слов в коридоре застучали тяжелые шаги. Спустя пару секунд в дверном проеме возник громоздкий силуэт, и в спальне стало темнее — вошедший заслонил падающий из коридора свет. Гусь, Мазур и три деда, стоящие рядом с ними на «взлетке», обернулись.
— О, — проговорил Саня. — Здорово, дружище Мансур, мы уже заканчиваем…
— Вот и Вий пожаловал, — пробормотал под нос себе Командор.
Мансур роста был выше среднего, но казался невысоким — из-за непомерной ширины плеч и неестественно массивного торса. Из одежды на нем не было ничего, кроме трусов (если не считать еще полотенца, висящего на бычьей шее), и при взгляде на его тело, огромное и бугристое, точно слепленное из булыжников, становилось страшно. Он, видно, только что помылся — очень белая его кожа тускло поблескивала, как чешуей, каплями воды, волосы (куда длиннее, чем положено по Уставу) полностью закрывали низкий лоб и черными сосульками свисали над глубоко упрятанными под надбровными дугами маленькими глазками.
