Он сидел в том же самом кресле, на котором мы так смешно боролись в наше первое свидание. И сказал, что это конец. И что он уезжает ставить в Европу, его пригласили в Прагу. Уезжает не один. Он женится. И еще у него будет ребенок. И что я должна понять, потому что это очевидно – у нас же не может быть детей. А он их хочет.
Я ответила, что все понимаю. И что я рада, что у него появятся жена и ребенок. Это здорово. Но я бы хотела, чтобы я тоже у него была. Я же не прошу его сделать мне предложение и все такое.
— Боюсь, это не понравится той, другой, которой я сделал предложение, – серьезно, без доли игры или позы ответил он.
Так вдумчиво ответил, что стало понятно: он взвешивал эти слова. И даже заранее их сформулировал, зная, что я начну цепляться.
Я поняла: это на самом деле все. Все!
Мы попрощались. Пожав друг другу руки. Как два товарища.
Меня отпустили. И я должна была отпустить. «Замершая беременность» больше не могла отравлять живые ткани. Пришло время очистительного выкидыша.
Сначала я сидела как замороженный овощ. Потом мне стало так хреново, как будто бы у меня на самом деле случился выкидыш на позднем сроке.
Неделю я не могла жрать, но меня все равно тошнило. Отвратительным, как прогорклое масло, желудочным соком. Противно было все: и все, что внутри меня, и все, что снаружи.
Потом тошнить перестало, но гадкий привкус во рту остался.
Пока я сидела на больничном, неожиданно и скоропостижно закрылся журнал, в котором я работала. Я только обрадовалась:
теперь не было нужды взбадривать себя и пинками выгонять на работу. Можно спокойно предаться отчаянию. И я делала это с полным погружением. Неделями я сидела дома у компьютера и бесцельно читала интернет. Плакала без повода и опять читала.
Интернет завораживал своей бессмысленной бесконечностью:
на каждой странице куда‑то манили еще двадцать гиперссылок, а на тех – еще сто. И в каждую можно было ткнуть мышкой. Так я могла кликать и кликать, картинки перед глазами менялись, но внутри меня не менялось ничего. Я придумала себе такую игру: забивала в Яндексе какое‑нибудь слово, тыкала по первой же ссылке из списка. Открывалось окно. Я загадывала, что ткну в нем на третью ссылку сверху. В следующем окне – на седьмую. Потом – на пятую. И так бесконечно. Цель была такая: чтобы в конце какая‑нибудь ссылка привела меня к той же самой первой странице, с которой все начиналось. Чтобы круг замкнулся. И тогда… Тогда что? Да ничего. Тогда можно будет забить в Яндексе новое слово и начать все сначала.
Так я могла сидеть часами. Пока в комнату не заходил муж. Он молча закрывал сотни окон Эксплорера на компьютере, гасил свет и уносил меня на руках в постель. Я отворачивалась, утыкалась носом в подушку и снова начинала плакать.
Потом я как‑то посчитала и обнаружила, что у меня уже два месяца не было месячных. Худшие опасения подтвердились – нет, я не залетела. Это начинался климакс. Старость. А за нею неотвратимо помахивала косою смерть.
Это окончательно добило меня. Если до этого меня посетила довольно тихая депрессия, то тут я впала в конкретную истерику. Я лежала на кровати и рыдала в голос, запрокинув голову и обхватив руками колени:
— Я не хочу умирАААААААААть! Я не хочу умираАААААААть!
Меня саму ужасало, как мерзко звучит мой голос – так орала соседка–алкоголичка на даче в моем детстве, когда ее муж в одиночку приканчивал бутылку, в допивании которой она намеревалась принять участие. Но я не могла остановиться и продолжала верещать.
И тут Сашка понял, что это у меня не легкая кручина, а конкретное такое расстройство психики. И сдал докторам.
Доктора помогли. На своем 40–летии, которое я, вопреки традиции, все‑таки решила отметить в тихом семейном кругу, я уже по–коровьи тупо всем улыбалась пустыми глазами, за которыми, кажется, аж поскрипывал от стерильности начисто промытый спецпрепаратами мозг. Я улыбалась и гладила себя по совершенно лысой голове. Я побрилась под ноль сама.
— Нет сил через день мыть эти патлы, – равнодушно пожала плечами в ответ на сдавленный вскрик мужа, обнаружившего меня в новом образе.
Он больше уже не фотографировал меня. Он как‑то вдруг резко разлюбил фотоаппарат. Меня это не огорчало.
Постепенно все вернулось в норму. Волосы отрасли стильным «ежиком». Открылся новый журнал, и не без давления мужа меня взяли туда редактором отдела культуры. Компания, где работал муж, давала много рекламы в этот глянец, и они не смогли отказать ему в таком пустяке. К тому же я на самом деле неплохо справлялась, я ведь, и правда, оживала. Даже месячные вернулись. Хотя они уже не отличались былой регулярностью и появлялись теперь по какому‑то диковинному расписанию, но все‑таки…
Словом, я не умерла. Я очень даже выжила. И сохранила свой брак. Несмотря ни на что.
А теперь я узнала, что, когда я так кроваво расправлялась с собой, чтобы не сделать ему больно, так вытравляла себя изнутри, Сашка жил. Да еще как ЖИЛ!
Выяснилось, что долгий век нашего брака – совсем не мое личное достижение. Это не я его спасла искупительной жертвой.
Оказалось, что эта крепость выстояла лишь потому, что ее не захотелось разрушать ничтожной Таньке! Наверное, если бы мой покойный муж был все еще жив, в этот момент я убила бы его сама.
Как вы уже, наверное, поняли, у Александра с этой самой Татьяной был роман. Об этом я тоже сразу догадалась, как только увидела злосчастный снимок. Но то, что еще и Катька окажется Сашкиной дочкой, – это было ту мач для меня.
Впрочем, в этом деле были дополнительные обстоятельства, которые можно, пожалуй, трактовать как оправдывающие их обоих… К тому же эти обстоятельства объяснили мне и мрачно–мистическую направленность творчества Татьяны, и ее вечное ожидание удара по башке за каждое жизненное прегрешение…
А вышло все так.
Танькина жизнь удалась далеко не приторным «Бэйлисом». И ее тоже было за что пожалеть: хотя бы за то, что ее муж не мог иметь детей. Причем бесплодным он стал чудовищно нелепо.
Успешный психотерапевт Евгений Рождественский однажды проходил плановый полный медицинский осмотр. И в результате узнал совершенно неожиданную и очень неприятную новость: оказывается, он страдает раком яичка. И дело зашло так далеко, что ему требуется операция. Да, ему придется удалить одно яичко. Это, конечно, очень грустно – ведь Евгений относительно молод, не женат, бездетен. Но это не трагично: у него же останется второе яичко. Так что ни о каком бесплодии речь не идет. К тому же после вовремя проведенной операции такие пациенты, как правило, живут очень долго и вполне счастливо.
Даже до 70 лет доживают.
Так что Женя хоть и нервничал изрядно, но был вынужден довериться коллегам и лечь под нож. Операция прошла успешно. За единственным исключением: очень быстро выяснилось, что врачи удалили не то яичко. Не больное. А второе, вполне здоровое, с которым и связывались надежды на полноценную жизнь после операции, последующее отцовство и так далее. В результате пришлось удалить и второе.
