— Не глумись надо мной. Не позорь перед войском. Убей — и покончим с этим.
Румата заложил руки за спину и улыбнулся.
— Если бы я хотел убить вас — давно бы убил. Но я просто хочу поговорить. О вашей судьбе и судьбе ваших воинов. Итак, ваше имя?
— Тадаш, — тяжело дыша, отозвался комендант.
— Так вот, почтенный Тадаш, я в некотором затруднении. Просто отпустить вас и ваших людей я не могу. Понимаете почему?
Комендант кивнул. Ясное же дело, кто в здравом уме вот так просто отпустит почти тысячу бойцов противника, пусть и обезоруженных.
— Возиться с пленными у меня нет ни времени, ни желания — продолжал враг, — моя армия готовится к маршу на Арко. Это вы тоже понимаете.
Комендант снова кивнул.
— И что мне остается? — спросил Румата.
Комендант облизнул пересохшие губы. Вопрос-то был простейший. Убить — и все. Он бы поступил именно так. Так что — от него ждут, чтобы он сам огласил смертный приговор себе и своим людям? Ведь бывает и хуже. Выколют глаза, отрубят пальцы на руках — и иди на все четыре стороны.
— Вы куда-то не туда думаете, — заметил Румата, будто прочтя его мысли, — на самом деле я предлагаю вам и вашим воинам службу в моей армии.
— Как!?
— Очень просто. Вы все приносите присягу и я распределяю ваших людей по моим полкам.
Тадаш осмотрелся. Его офицеры, потупившись, глядели себе под ноги. А простые братья оживились, в их глазах читалась мольба и надежда… Вот оно, дьявольское коварство… Ну, нет!
— Мы служим Господу нашему, его церкви и Святому Ордену, а не дьяволу и его посланцам! — отчеканил он. Громко, чтобы все слышали.
Румата стремительно протянул руку и сорвал с шеи Тадаша священный трезубец. Играючи увернулся от запоздалого удара меча и сделал рукой легкое, небрежное движение. Комендант остановился, выронил из рук мечи, а затем рухнул так, будто в его теле разом исчезли все кости.
— Приведите его в чувство, — спокойно распорядился Румата, и пошел между кучками сидящих на земле простых братьев, подбрасывая на ладони священный трезубец, будто какую-нибудь мелкую монетку или случайно подобранный камешек.
— Итак, — медленно говорил он, — попробуем разобраться, что же за предмет у меня в руке. Ведь это, наверное, важно, не так ли?
Он резко остановился и указал пальцем на одного из братьев:
…
— Ты! Встать. Два шага вперед.
Юноша с трудом поднялся на затекших ногах и подошел к Румате.
— Как звать?
— Брат Тиба, благородный дон.
— Так что за предмет у меня в руке, дорогой мой Тиба?
— Это… Это трезубец, которым пригвожден был Господь, слава ему.
— Что, вот этим самым? Посмотри на эту штучку, ей разве что мышь можно пригвоздить. Спрашиваю снова. Что у меня в руке?
Брат Тиба помялся и неуверенно сказал.
— Это есть священный символ, которым… Который мы носим в память о нашем Господе…
— Постой, Тиба, — мягко перебил его Румата, — тебе ведь никак не больше двадцати лет, верно?
— Мне девятнадцать, благородный дон.
— Тогда как ты можешь помнить, что было шестьсот лет назад?
— Я знаю от святых отцов…
— А они откуда знают? Им ведь тоже, наверное, не шестьсот лет.
— Из Книги Каты Праведного, благородный дон.
— Ты читал книгу, написанную самим Катой Праведным?
— Нет, благородный дон. Я ведь и грамоте-то не обучен. Нам из этой Книги читают мирные монахи, а мы — монахи военные, наше дело — за веру сражаться.
— Ладно, посмотрим, что в этой книге написано. Эй! Приведите мне быстро какого-нибудь монаха с книгой…
Некоторое время Румата прохаживался между кучками пленных. Присматривался — что за люди. Оказывается, в основном такие же мальчишки, как этот Тиба. Самым старшим от силы лет 25. Что они в жизни видели? Браги кружку да случайную подружку, как говорят у ландскнехтов. Впрочем, у орденских мальчишек и того, наверное, не было. Они же, помимо всего прочего, еще и монахи…. А вот, кстати, и монаха ведут. Ну, продолжим.
— Скажи, дорогой мой Тиба, ведь Ката Праведный не мог написать ничего дурного, верно?
— Конечно, не мог! — радостно согласился юноша. Наконец-то ему задали вопрос, на который легко было ответить.
— И значит, если там написано что-то дурное, это — не настоящая книга Каты Праведного. Так ведь?
— Ну, понятно, что так, благородный дон!
— Таким образом, мы легко проверим, из той ли книги Каты Праведного вам читают, — заключил Румата, и, повернувшись к монаху, сказал — дай свою книгу, почтенный.
Монах был слишком запуган, чтобы спорить.
Полистав книгу, Румата показал монаху место на одной из страниц и велел:
— Читай.
Монах откашлялся и громко начал:
«Говорит Господь.
Вы должны преследовать их, пока не выбьются из сил.
А тогда — убивайте их, сначала мужчин, потом женщин и детей.
Головы их разбейте камнями, чтобы быть уверенными.
После же скот и вещи можете забрать себе.
Но не раньше, чем убьете всех до единого.
И остерегайтесь пощадить хоть одного — а иначе будете прокляты.
И весь ваш род будет проклят до двенадцатого колена…»
— Пока достаточно, — сказал Румата и обернулся к изумленному Тибе, — что-то странное написано в этой книге. Как ты полагаешь, я сейчас поступлю хорошо, если последую тому, что прочитал монах?
— Благородный дон! Прошу, не делай этого, наверное, в книге неправильно переписана страница.
— Ладно, — согласился Румата, снова отбирая у монаха книгу, — посмотрим еще… Читай отсюда.
«Так сказал Господь: Прокляну
И проклял.
И пришли на них,
И мужчин удавили
И женщинам вспороли животы
И детей сожгли огнем
И дома разорили, а землю засыпали солью
Чтобы не росло там ни плодов, ни злаков…»
— Достаточно, — оборвал монаха Румата, — одного я не понял: разбить головы камнями или удавить. Как ты полагаешь, дорогой Тиба?
— Благородный дон! У этого монаха, наверное, неправильная книга!
— Ты так думаешь? Ну, хорошо. Эй, приведите другого монаха.
Как и следовало ожидать, вторая книга практически от первой не отличалась. Отличался монах. Он был совсем уж испуган, читал заикаясь, а Румата намеренно выбрал в книге еще более радикальную главу. К двум рекомендациям «разбить головы камнями» и «удавить» добавилась третья: «сжечь огнем, начиная от стопы».
— Достаточно, — сказал Румата, — похоже, я не зря приказал разжечь костер. Что скажешь, Тиба?
Некоторое время у юноши слишком сильно тряслась челюсть, чтобы он мог произнести членораздельные звуки, но потом он, все же, справился с собой.
