Это существовало в нашей реальности. А в противовес ей Сергей напротив, молодой человек даже без отчества представлял другую, колючую, со всякими заковыристыми, расшатывающими основы вопросиками, которые благополучно были забыты после распада СССР в радостном капиталистическом настоящем.
И потому больше всего Станиславу Петровичу хотелось, избегая неуместных глубин своей души, избегая всего ненужного в данный коньячный момент, панибратски сказать посетителю: «А не пора ли тебе, Серега, сваливать?!»
— Скажите, Станислав Петрович, — спросил визитер, — а что он за человек? Вот давайте предположим, что Юрий совершенно здоров…
Рука Сергея пригладила лежащую под ней медицинскую книжку, а твердый взгляд остановил готового заговорить главврача.
— Да-да, я знаю. Диссоциативная фуга, сопровождаемая параноидальным бредом и что-то такое еще шизофреническое…
Станислав Петрович не без злорадного удовольствия отметил, что собеседник подыскивает слова.
— Ну, соматически он полностью здоров, — произнес главврач с приятным чувством превосходства профессионала над профаном, — Нет никаких нарушений в дофаминовых путях, поэтому нельзя говорить о шизофрении. И вообще, у Юрия превосходный метаболизм здорового двадцатисемилетнего парня. Даже чересчур превосходный – в нынешние времена подобное выбивается из нормы. Сами знаете, что мы едим…
Сергей сидел с видом человека, который или не знает, или ест совершенно иное, и в другом месте.
Вот ведь, подумалось Станиславу Петровичу, даже пальцем не шелохнет. Не нервы, а железобетон!
— И если бы не его истории про СССР, — продолжил главврач, — мы преспокойно выписали бы Юрия на следующий день.
Ибо кому нужен пациент без полиса и неопределенного гражданства?
— Про будущий СССР, — вежливо уточнил молодой человек. — Две тысячи шестьдесят первого года.
— Именно. В котором власть принадлежит народу, а все остальное – государству… в смысле, тоже народу.
— Что нелогично, — обронил Сергей, — если исходить из его описаний, потому что государство – неэффективный собственник.
Станислав Петрович с неожиданной для себя резвостью возразил.
— Не такое уж и неэффективное. В космос летают активно, бесплатные медицина и образование, твердый рубль… хотя, кажется, про деньги он не особо распространялся, это я уже о своем, о наболевшем, — Главврач вдруг устыдился пылкости, с которой бросился защищать – и ни что-нибудь, а типичный параноидальный бред, и закончил уже спокойно и окончательно. — В целом, сказочка, красивая утопия. Типичный уход от действительности, эскепизм.
— Вот, — согласился Сергей. — А нельзя ли предположить, Станислав Петрович, что все его рассказы… ну, как бы это выразиться, инспирированы…
Кресло главврача заскрипело.
— Нет. Понимаю, куда вы клоните. Нет.
Э-эх! Обнажилось, вырвалось все-таки на поверхность то самое, тщательно избегаемое, заноза или укор, или даже тоска по несбывшемуся какому-то счастью, бессловесная и молчаливая. И заныло внутри что-то без названия, что, похоже, не удастся заглушить даже коньяком.
Потому что нельзя ни принимать, ни видеть чистую ясную радость совершенно здорового человека, живущего в ладу с собой. С ладу с миром. Без желания доказывать превосходство, без панической боязни реальности. С необыкновенной убежденностью и нездешней прочной уверенностью в собственной правоте.
Юрий и рассказывал о будущем только потому, что его просили, честно и открыто, без позерства. Подобное нельзя носить как маску, подобным живут. Дышат!
Кресло вдруг оказался каким-то окончательно неудобным, сидеть на нем стало невозможно и Станислав Петрович поднялся и подошел к окну, заставив Сергея то ли Александровича, то ли Евгеньевича полуобернуться вслед за ним.
— Все что он говорит – зло сказал главврач, — почти правда… которая ну никак не может существовать! Потому что… потому что… Вот скажите, сколько поколений должно пройти, чтобы искоренить уже вросший в нас эгоизм, настороженность и неверие? Привить не показные – правильные любовь и доверие к ближнему? Заставить забыть о деньгах и поднять голову в небо? И главное, главное – произнести вслух слова, что мы, как свиньи, живем в душевной грязи, мерзости, и что нужно что-то делать, чтобы из нее выбираться!
Может, с экономикой у нас дело и выправляется, но души-то, души мы потеряли – пустыри там да развалины одни …
Главврач вдруг устыдился того, что сказал, и, гоня прочь невзначай подкатившее гаденькое чувство какой-то вины или даже стыда, отвернулся к стеклу, за которым располагался просто мир без всяких но и зачем, и в котором просто жили люди сообразно обстоятельствам. В котором хоть и стоит в шкафу не совсем итальянский коньяк, зато близкое будущее обещает деньги, хорошие деньги за лечение занаркоманенной дочурки известного чинуши. Вполне комфортный мир, если подсуетиться.
— В общем, бред. Бред, как и было сказано.
— Два поколения, — сказал за спиной главврача Сергей. — Или даже одно. Что-то у них произошло в двадцатых годах. Точнее, у нас.
— Ну, со мной-то понятно, — пожал плечами Станислав Петрович, — я еще помню СССР. А вы-то, ваша организация чего купилась на эти байки?
— Информированность. Он в курсе определенных, очень закрытых тем. Причем, ретроспективно, как если бы знал всю историю разработок от начала и до конца, дальше от нас в будущее. Плюс непротиворечивость в рассказах.
Главврач обернулся.
— Хотите убедить, что история про то, как он попал сюда из будущего – правда? И что они в шестьдесят первом живут в возродившемся непонятно как СССР, проводят эксперименты со временем и летают на Марс?
Короткий стук пальцев собеседника по столу заставил Станислава Петровича грустно улыбнуться. «Ох, Сергей, не сдержались вы, ох, не сдержались! Выдали свое беспокойство по поводу случайных «экспериментов со временем»!»
— Я после возьму у вас подписку о неразглашении, — прежним невозмутимым голосом изрек Сергей.
— И все это под руководством родной Коммунистической партии, — язвительно добавил главврач.
— Станислав Петрович, — Сергей тоже встал со стула и посмотрел в глаза врачу. — Вы сами меньше минуты назад красиво и умно говорили о правильном будущем, а вот сейчас пытаетесь его же опошлить? Нет у них никакой партии. Есть какой-то Народный Фронт, но, похоже, номинальный. И на Марсе базы есть. Много баз, что самое непонятное. Зачем столько на Марсе?
— Очень даже понятно, — с неожиданной приязнью сказал Станислав Петрович, возвращаясь за свой стол. — Это вам, родившемся позже, не понять. А тем, кто зацепил СССР, как я, базы очень понятные. И Марс понятный. И яблони на нем. А знаете… знаешь, Серега, хочешь коньяк? Не уверен, что итальянский, но все же…
