— Нет, любезный мой друг-садык, брат-шакык. У меня без обмана — это перстень самого царя Сулеймана! С внешней и внутренней стороны хитрые еврейские знаки видны. Кто их поймёт, тот и прочтёт: «Всё проходит, и это пройдёт». Тотчас отринет он заботы земные, ибо придут к нему иные, высшие, не связанные ни с водою, ни с пищею. Сбудутся все желания, мечтания и упования. И потому станет понятен ему язык зверей, песни рыб в глубине морей. От него не смогут скрыть ничего ни трескучие цикады, ни ползучие гады. Если кто и рискует, то именно я, ибо чётки твои, не стоят, прости, Аллах…
— Ни слова более! — гневно вскричал брат Маркольфо. — Да знаешь ли ты, басурманин, что камень, из коего сделаны мои чётки, обладает многими волшебными свойствами? Если потереть его шерстью, то он тут же начнёт притягивать к себе всякие мелкие вещи — пыль, волоски, обрывки ткани…
— Без которых нам не обойтись, как ни колотись, — усмехнулся Отец Учащегося. — Я же с тобой, бестолковым кафиром, рискую властью над целым миром!
— Отчего же твой перстень твоего тёзки не выведет тебя из пустыни? — поинтересовался брат Маркольфо.
— Вчера я слишком многого у него просил, — сказал Абу Талиб. — А сегодня он набирается сил.
Монах из Абруццо тоненько засмеялся.
— Да, это незадача! А в моих чётках есть одно зерно, совсем уж драгоценное… Вот, погляди-ка на свет!
Абу Талиб поглядел, но не воодушевился:
— Разве я так годами мал, что даже мух не видал?
— Это не простая муха. Это первая муха на земле. Посмотри внимательнее! Разве ты не видишь, что это та самая муха, которая укусила праотца нашего Адама? Недаром он, изгнанный из рая, сокрушался о грехе, совершённом с женою: «И какая муха меня укусила?» А вот она тут и есть.
— Ага, стало быть, хвала ей и честь. Не будь того греха, не было бы на земле ни царя, ни пастуха. Воистину сокровище! Ну так что, играем?
— Так я же правил не знаю…
— Да их и не надо знать! — обрадовался Абу Талиб. — Надо только играть. Не нужно нам ни тавлей, ни досок, а нужен один песок. Смотри на мои ручки! Делаю из песка три кучки. А перстень только в одной — угадай какой? Угадаешь — над миром возобладаешь…
— Руки за спину убери, — велел кафирский монах.
— Да я чего? Я ничего.
Брат Маркольфо не только указал пальцем на кучку посередине, но и выудил этим пальцем драгоценный перстень.
И тут же, молниеносно, спрятал его в глубины своего тряпья.
— Ты сам угадать не мог — шайтан тебе помог! — взвыл Сулейман Отец Учащегося. Правда, убивался он по бесценному перстеньку недолго, быстро утешился и предложил следующую ставку — небольшую медную монетку.
Монах задумчиво покрутил тусклый кружок.
— Мараведи… — сказал он. — Кажется, настоящий. Неужели ты его с самой Кордовы таскаешь?
— Это память о доме отчем и всём таком прочем, — вздохнул Абу Талиб. — Как на него глянешь, так юность свою помянешь. О, судьба, мать коршунов, меня вела ты от Ишбилийи до Гарнаты. Под окнами гаремов Балянсийи то и дело моя кысара семиструнная звенела… Редкий альков Туляджтулы был не знаком с Ишбилийским озорником… И я обнял её, как «алиф» обнимает «лам», и чернила стал извергать мой калам…
…Позабыв о голоде и жажде, они продолжали игру в фияль до самой темноты. Перстень, монетка, чётки, фляга, обрывок лепёшки и последний финик переходили из рук в руки, а небеса за весь день не дождались ни коротенького патерностера, ни простенького салята…
…Судьба, судьба — мать коршунов!
В ожидании парабеллума
Бывает так: вас мучает какой-то хмурый вязкий войлочный сон, вы понимаете, что это сон, но проснуться не можете, а он тянется и тянется, и вы устаёте просто до чёртиков, а потом вы, может быть, и просыпаетесь, но это тоже сон, и вы начинаете понимать, что это сон, и ещё больше устаёте… а потом просыпаетесь по-настоящему — скажем, от звонка в дверь. И начинается новая жизнь — настоящая жизнь. Хотя она может быть и страшнее…
С того момента, как мы развернули влажный кожаный лоскуток, я чувствовал себя именно проснувшимся. Уставшим от чертовски долгого вязкого войлочного сна. Но — проснувшимся.
Итак, что мы получили? Обрывок текста, написанного явно от руки ивритскими буквами. Всё расплылось, хотя многие буквы вполне читались. Кроме того, кожа была вся в маленьких дырочках — как будто её покусали другие крысы.
Лёвушка повёл себя наилучшим образом: он, как только врубился в ситуацию — то есть почти сразу, — растопырил локти, велел нам с Ирочкой отойти подальше и дышать через раз, нашёл в кладовке прижимные стёкла от старого широкоформатного фотоувеличителя — и аккуратнейшим образом, орудуя только деревянными зубочистками, распластал на одном из них записку — буквами к стеклу, потом положил кусок фильтровальной бумаги так, чтобы бумага за край стекла выходила — и прижал другим стеклом. Теперь пергамент постепенно просохнет, но не покоробится. После он несколько раз сфотографировал записку с разными светофильтрами и при разном освещении. А потом взял лупу и стал делать копию от руки…
А мы с Ирочкой сидели рядом, как испуганные грозой хомячки, и крепко держались за руки. Он внезапно стал взрослым, а мы — чуть ли не первоклашками.
И ещё: я думал. Голова превратилась в какую-то мыслящую турбину, которая всё раскручивалась и раскручивалась…
Итак: это послание от отца. Его принесла крыса. Отец не любил крыс, но всячески отдавал им должное. Как крыса нашла нас? Ну, есть разные способы объяснить этим умнющим зверькам, чего мы от них хотим. Другое дело, что дальнейшее от вас уже почти не зависит. Крысы никогда не подчиняются приказам, их нельзя заставить — только упросить, или нанять, или они сочтут вас своим другом. Отец умел найти убедительные слова…
Вот и теперь, похоже — сумел.
Я знаю, что записка от отца, потому что её принесла крыса. Так. Почему записка именно такая? Не на чем больше было писать? Возможно. Или потому, что это был единственный не размокающий материал. Но текст всё равно размылся. Нет, так не должно быть. Отец сообразил бы, как на водостойком материале написать водостойкими чернилами. Или чем-нибудь ещё. Выжечь, наконец. Раскалённой иглой. Тогда уже ничем не смыть. Он этого не сделал — значит, в таком виде это послание мы и должны были получить. Я должен был получить.
При этом отец прекрасно знает, что древнееврейский я учить ещё по-настоящему и не начинал. Так… освоил только буквы и общие заморочки.
