При этом отец прекрасно знает, что древнееврейский я учить ещё по-настоящему и не начинал. Так… освоил только буквы и общие заморочки.
Значит, он писал из расчёта, что под рукой будет Лёвушка. Этот человек феерически образован. Точнее, фейерверически. Никогда не знаешь, что из него вылетит в следующий момент.
Ладно, прочитать текст — это ещё впереди.
Идём дальше. Почему крыса? Почему не обычная почта, не телефон, не мыло и не почтовый голубь? Ответ простой: он находится там, откуда не вылетают голуби и куда не проведён телефон. Таких мест много, и далеко не все они известны. Взять те же румы… Теоретически я могу сконструировать ситуацию, как там можно застрять.
Правда, я с трудом представляю себе, как застревает где-то в румах отец, но — раз в год и метла стреляет…
Ладно. Если он в руме, то, значит, в записке координаты этого рума. Значит, туда можно будет проникнуть и вывести наших. Прекрасно.
С румами вообще далеко не всё ясно. Это очень старая система, созданная когда-то очень давно ящерами-мангасами. Транспортные узлы разбросаны по всей Земле; часто они находятся в больших городах или рядом с ними — что говорит нам: некоторые города возникают отнюдь не в случайных местах. Скажем, в Рио узел есть, а в Бразилиа — отнюдь. Есть в Стамбуле, Афинах и Измире, а более в окрестностях — нигде; поэтому отец считает, что на самом деле Троя стояла ни в каком не Казанлыке, а там, где сейчас Измир. Но есть и такие узлы, которые ни к чему на поверхности не привязаны — на Чукотке, на Ангаре, на Кольском полуострове, на Аляске, в Гренландии. Должно быть, раньше там действительно был другой климат… Это сеть, так сказать, первого уровня — она имеет связь с поверхностью земли (если, конечно, выходы узлов не завалены; например, в Вашингтоне над румом насыпан холм, а на холме стоит здание ихнего Конгресса). Но есть и более… глубокая, что ли, сеть — в неё можно проникнуть только из обычного рума, с землёй она не сообщается. И отец говорил, что, возможно, есть и более глубокие уровни, но как в них проникнуть, он пока не знает. И, вероятно, уже не знает никто.
Однако в Барселоне рума нет…
Ураган там был странный. Даже на фоне всего того, что происходит сейчас в мире, он очень странный.
Не забросило ли наших этим ураганом — как девочку Дороти? В какую-нибудь страну Оз?
Откуда пробраться наружу может только крыса…
« — Ой, пчёлка! — Я не пчёлка, я добрая фея из Страны Ос».
Забросило… забросило…
Почему-то это слово меня беспокоило. Будоражило. Можно сказать, оно пыталось повыше подпрыгнуть и помахать рукой.
Да. Отец говорил, что есть рискованный способ быстро смыться из любого места, любой точки — но при этом попадаешь чёрт знает куда. Именно так во время войны он вывел из окружения свой партизанский отряд — да не куда-нибудь, а в Аргентину. То есть он мог, спасаясь от урагана (а может быть, там был не только и не столько ураган? может быть, ураган был только для маскировки?), использовать этот способ…
И попасть туда, откуда может выбраться только крыса?
Ладно. Прочитает Лёвушка записку — будем хоть что-то знать.
Вот. Так я примерно думал и думал, и всё это быстро крутилось по разным орбитам внутри моей тесной черепушки, жужжа и сталкиваясь, и я вдруг подумал, что это очень похоже на внутренность кухонного процессора. Скоро внутри у меня образуется невнятный серый мусс…
При этом я рассказывал Ирочке о древних языках — этрусском, древнееврейском, арамейском. А она мне — о технике суми-ё, которую недавно начала осваивать. Со стороны мы, должно быть, казались полнейшими придурками.
Время есть, время было, но времени больше не будет.
Джеймс Джойс, «Портрет художника в юности»
Понять, сколько прошло времени, было невозможно. Сон подкрадывался незаметно, к каждому порознь, и был неодолим. Он не приносил ни отдыха, ни облегчения — как будто спали в душной жаркой комнате. Сны не запоминались. Возможно, так оно и к лучшему…
Условные здешние сутки складывались из четырёх частей: «днём» солнце описывало в небе четверть круга, «утром» и «вечером» небо затягивала плотная дымка, а на улицы спускался туман; «ночью» же в антрацитовом небе горели все звёзды разом: и северного полушария, и южного. Они были какие-то не настоящие, а как в планетарии.
Удалось разобраться, где север. Ну и что?
Апатия наваливалась так же глухо, периодически и неотвратимо, как туман…
Поначалу принявший бразды правления Костя требовал от всех соблюдения предельной осторожности, но постепенно все убедились: прямой физической опасности здесь не существует. Никто не шастал по ночам с громким топотом, не выл на задворках, не шелестел по разрушенным крышам, не подкрадывался к спящим, не караулил у выхода…
Определенные плюсы у проклятия на соль наличествовали: людям не требовалось ни еды, ни питья. Это откладывало трагическую развязку на какой-то срок. Но и только. Всё равно нужно было чем-то заняться — правильной разведкой, картографированием, обустройством — чем угодно, лишь бы подгонять шевеление извилин, заставлять тело двигаться, напоминать сердцу, что надо стучать не реже и реже, а в прежнем ритме.
Считать «дни» взялся Армен — и тут же столкнулся с ещё одной проблемой. Он попытался делать отметки в карманном календарике — и обнаружил, что ни ручки, ни карандаш не оставляют на бумаге никаких следов. Точно так же не получалось делать отметки на стене: нож в общем-то оставлял борозды на мягком, похожем на гипс, камне — но при этом не удавалось выцарапать ни букв, ни цифр, ни каких-нибудь других внятных знаков. Костя и Шаддам долго ломали головы над феноменом и наконец сошлись на том, что это побочный эффект всё того же проклятия на соль; как известно, соль входит в состав чернил…
Армен нашёл некий промежуточный выход в том, что набрал несколько горстей гальки и каждый раз, когда просыпался и убеждался в том, что за туманным периодом следует световой, а не тёмный, выкладывал очередной камешек под стену. Кроме того, Армен сам назначил себя запоминателем всего необходимого и нового.
Благо, пока что и нового, и необходимого было совсем мало.
Толик озаботился благоустройством дома: мёл, протирал, перебирал вещи в поисках того, что можно использовать — как инструменты, как детали, как материалы. В доме завелась нелепая, но прочная мебель, грубая, но пригодная к носке сменная одежда. Осмелев, Толик даже принялся перекраивать здешние интерьеры под привычные мерки, но тут его осадили — скорее от досады, чем по каким-то другим причинам, — и он ограничился своей комнатой.
