Лахицин кивнул ему и подошел поближе. Некоторое время он смотрел на бледное лицо Марана, покрытое капельками пота, потом тихо проговорил:
— Заболел Нахт. Он сказал мне, что Маран предлагал ему какое-то средство, некий корень или семя, но он отказался. Не поверил, что опасность действительно существует. А почему Маран сам не принял этот корень?
— Принял, — сказал Дан сумрачно. — Просто он… Он вдохнул слишком много паров. Он был впереди. Все время.
Кехс удовлетворенно кивнул.
— Я не сомневался в этом. Он выздоровеет?
— Да, — сказал Дан убежденно.
— Хорошо. Я пришлю вам воды и пищи.
Когда кехс вышел и опустил за собой полу, Поэт спросил у Дана, криво усмехнувшись:
— Ты уверен в том, что говоришь?
— Насчет?..
— Насчет того, что Маран выздоровеет.
— Конечно. Скоро ему станет лучше. Подействуют лекарства и…
— А если нет? Что ты на меня так смотришь? Если именно эти лекарства не подействуют? Или если именно эта болезнь у нас протекает не так, как у вас?
— Хватит тебе каркать! — рассердился Дан.
Поэт отвернулся. Дан присел к нему и положил ему руку на плечо.
— Не волнуйся. Если ему не станет лучше, ночью мы вызовем орбитолет и отправим его на станцию.
— Провалив все дело? — спросил Поэт недоверчиво.
— Да, провалив все дело! Если на то пошло. Никакое дело не может быть дороже человеческой жизни. Это закон нашего общества. Человек может жертвовать своей жизнью, но общество жертвовать жизнью своих членов не может. Ты слишком плохо о нас думаешь, Поэт.
— Извини, — сказал Поэт с вымученной улыбкой. — Я просто расстроен. У меня дурное предчувствие. Я все время думаю, а вдруг у нас вообще нет этой… как она называлась?
— Радиорезистентности, — буркнул Дан. — Не может ее не быть вообще. Просто она ниже, чем у нас.
— Надо было проверить заранее.
— Как? Ты же сам слышал, Индира сказала, что у торенских животных она нормальная. А у людей… Ну не могли же мы ставить опыты на людях…
Поэт не ответил. Настроение, в котором он пребывал последние четыре часа, смущало и пугало Дана. После разговора с Индирой, врачом орбитальной станции, он неожиданно от абсолютного доверия к земной медицине перешел к столь же полному неверию в нее. И из-за чего? Из-за того лишь, что Индира с легким беспокойством согласилась с его же предположением о разнице в критических дозах и, следовательно, в радиорезистентности? Информация от биодатчиков Марана тогда еще наверх не поступала, а значит, все было в норме, и Индира только продиктовала схему приема двух-трех препаратов, но Поэт насторожился сразу — почему? Опять сработала эта проклятая торенская интуиция? Скрепя сердце, Дан признал, что интуиция, как всегда, не подвела, пропади она пропадом! Все шло не так, как должно. Не сработала профилактика. Не сработали препараты первой помощи. Не сработала диагностика — компьютер станции на основе показаний биодатчиков диагностировал легкую форму, но черт возьми, куда же деть бессознательное состояние и нарастающую лихорадку?.. Мало всего, теперь не работала основная схема лечения. Поэт, к своему счастью, не знал того, что знал Дан: препараты должны были подействовать еще час тому назад. Час назад Маран должен был очнуться, попросить воды, много воды, дезинтоксикационная терапия уже должна была идти полным ходом. Вместо этого температурная кривая доползла до сорока и продолжала медленно ползти вверх, а глаза Марана были по-прежнему закрыты, запекшиеся губы недвижимы… Дан скрипнул зубами. Он готов был вызвать орбитолет и принять его хоть на глазах всего лахинского войска, но заставлял себя сидеть спокойно, понимая, что все кривые, которые он видит на крохотном экранчике, вмонтированном в браслет Марана, колеблются сейчас на большом экране, перед которым неотлучно находится Индира, и если дойдет до того, она сама примет меры… Ну а если приборы соврут? Он понял, что стал на точку зрения Поэта и смутился. И тут губы Марана дрогнули. Дан и Поэт оба стремительно наклонились к нему, столкнувшись головами, но не разобрали невнятного шепота.
— Маран, — позвал Поэт. — Маран, ты меня слышишь?
— Мастер… — прошептал вдруг Маран. — Мастер… не уходи…
— Он просто бредит, — тихо сказал Дан, облизнув вдруг пересохшие губы.
— Погоди!
Маран заговорил чуть громче.
— Нет, не ты меня плохо учил… это я — скверный ученик… Мастер… объясни, почему… по… понимаю… Я хотел… разбудить людей… но не посмотрел, настало ли уже утро… Какой спящий… скажет спасибо, если его… разбудят среди ночи… — он застонал, Дан притронулся к его лбу и безнадежно покачал головой.
— Это бред.
Поэт вскочил и стал шагать по шатру — три шага в одну сторону, три в другую.
— Дан! — почти выкрикнул он, волнуясь. — Дан, что делать? Может, вызовем орбитолет?
— Они пришлют его сами. Если Марану станет хуже.
— А если они опоздают? Если это произойдет вдруг, и они опоздают?!
Дан промолчал. Он вспомнил невообразимо далекий осенний день в Бакне… Переворот, стрельба на площади, Крепость, комната, в которой лежал тяжело раненый Поэт… Он пытался вспомнить лицо Марана — было ли в его глазах отчаяние, подобное тому, которым сейчас полны глаза Поэта? Вроде нет? Наверно, это просто разница в характерах, Маран ведь куда сдержаннее… Но ведь это Маран тогда бросил все и вся, оборвав на полуслове важный разговор, сел за руль и помчался в горы, стоило Дану заикнуться, что объявились отыскавшие наконец их с Никой люди с научной базы, и что земная медицина могла бы… Дан вспомнил, как они бежали, сломя голову, по двору Крепости, как ехали на бешеной скорости по серпантину, такой, что добрались до назначенного места чуть ли не раньше флайера с астролета…
— Успокойся, — сказал он громко. — И не суетись, ты ему мешаешь. Пылишь тут…
Поэт тотчас остановился и сел.
— Ты не понимаешь, Дан, — хрипло выдавил он.
— Понимаю.
— Нет, не понимаешь. Маран мне больше, чем друг. Он мой брат. И больше, чем брат. Он мой друг. Маран — это… Маран. Сколько я себя помню, он… Какая бы беда на меня не свалилась — большая, маленькая, не было случая, чтоб он тут же не подставил плечо. Его место в моей жизни никто не может занять. Даже когда мы были в ссоре… целых четыре года!.. даже когда я думал, что он верно служит Изию… каким же я был идиотом!.. хотя, наверно, в глубине души я никогда этому не верил… все равно его место оставалось незанятым, оно ныло, как рана, оно жгло меня огнем, но оно было, оно принадлежало Марану — ты можешь это понять?
— Могу.
— Нет, не можешь. Я сам не могу. Я только знаю, что если вдруг… — его голос сорвался.
