Мы сидели рядышком, и я решил, что пора как бы между прочим приобнять ее. Нужно лишь медленно вытянуть руку вдоль спинки дивана, незаметно опустить и слегка коснуться плеча.
— Вот, например, жидкость в глазах. Никто не говорил мне, что твёрдый мир расплывается, и я до сих пор не понимаю. Мне удалось прикоснуться к складкам пространства, проникнуть вовне и слиться с тахионными лебедями, но я все равно не понимаю.
Милая, пусть и не самая симпатичная из всех, она притягивала меня. Рука осторожно скользнула вниз и коснулась её спины. Возражений не последовало.
В дверях появился Вик и окликнул меня. Он стоял в обнимку со Стеллой и махал мне рукой. Я затряс головой, давая понять, что всё идёт как надо, но он не отвязывался. Пришлось вставать с дивана и топать к нему.
— Чего?
— Слушай, — начал оправдываться Вик. — Мы не туда попали. Я ошибся. Вот поговорил со Стеллой и всё понял. Она мне объяснила. Это другая вечеринка.
— Чёрт! И что делать? Проваливаем?
Стелла замотала головой. Вик наклонился и нежно поцеловал её в губы.
— Солнышко, ты ведь рада, что меня сюда занесло?
— Сам знаешь, — ответила Стелла.
Вик посмотрел на меня и улыбнулся своей белозубой улыбочкой: прямо пройдоха прекрасный принц из сказочки, затеявший очередное коварство.
— Не переживай. Тут собрались одни туристы. Какой-то школьный обмен. Помнишь, мы ездили в Германию?
— Ты уверен?
— Энн, с девчонками, конечно, надо говорить, но иногда и послушать не мешает. Уяснил?
— Я уже поговорил с парочкой.
— И как успехи?
— Ты влез в самую неподходящую минуту.
— Ну, извини. Хотелось дать тебе знать.
Вик потрепал меня по плечу, и они со Стеллой двинулись прямиком на второй этаж.
Все девушки, которые мне попадались на этой вечеринке, выглядели в полумраке очень красивыми. У всех безупречные черты лица, но главное — было в них что-то необычное, какая-то неуловимая неправильность, которая отличает живого человека от совершенного манекена.
Стелла была самой красивой, но она досталась Вику, и они вместе поднимались на второй этаж. Вот так всегда, и никуда от этого не деться.
На диване уже сидело несколько человек, болтая со щербатой девушкой. Кто-то пошутил, и все рассмеялись. Чтобы сесть рядом с ней, мне пришлось бы протискиваться, да и сама она явно меня не ждала, и, похоже, не заметила моего исчезновения. Я вышел в прихожую и заглянул в танцевальную комнату. Попытался определить, откуда идёт музыка, но не увидел ни проигрывателя, ни колонок.
Из прихожей я двинулся в сторону кухни.
Обычно на вечеринках я любил туда заглянуть. Никого не волнует, зачем вы ошиваетесь на кухне. К тому же, на этой вечеринке я не заметил ни одной мамаши. Перебрав бутылки, выставленные на столе, я плеснул в свой стакан на палец Перно и долил кока-колой. Бросил несколько кубиков льда и с удовольствием отхлебнул, посмаковав сладкий, слегка терпкий вкус.
— Что ты пьёшь? — раздался девичий голос.
— Перно, — ответил я. — Напоминает анисовое драже, только с алкоголем.
Объяснять, что пробую его впервые, и то потому, что услышал на пластинке с записью концерта «Velvet Underground», как кто-то из толпы требовал Перно, я не стал.
— Можно мне?
Я плеснул Перно во второй стакан, добавил колы и протянул девушке. Её медно-каштановые волосы локоны струились по плечам. Сейчас редко увидишь такую причёску, но в те времена она была популярна.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Триолет.
— Красивое имя, — заметил я без особой уверенности. Девушка, однако, была ничего.
— Это стихотворная форма, — сказала она с гордостью. — Как и я.
— Так ты — стихотворение?
Она улыбнулась и застенчиво отвела глаза. Я залюбовался греческим профилем — идеально прямой нос продолжал линию лба. Год назад мы ставили «Антигону» в школьном театре. Я играл вестника, который приносит Креонту весть о смерти Антигоны. Во время представления мы надевали полумаски с похожим профилем. Её лицо напомнило мне о той постановке и героинях Барри Смита из комиксов про Конана. Будь это позже лет на пять, я бы вспомнил прерафаэлитов, портреты Джейн Моррис и Элизабет Сиддал. Но тогда мне было всего лишь пятнадцать.
— Так ты — стихотворение? — повторил я вопрос.
Она прикусила нижнюю губу.
— Можно и так. Я всё вместе: стих, рифма и раса, которая покинула свой мир, поглощённый водой.
— Нелегко быть и тем, и другим, и третьим.
— Как тебя зовут?
— Энн.
— Ты Энн, — сказала она. — Мужчина. Двуногий. Трудно быть и тем, и другим, и третьим?
— Но тут совсем другое — ничего антиномичного.
Это словечко попадалось мне в книжках, но ещё ни разу я не произносил его вслух, поэтому сделал ошибку в ударении: антинОмичного.
На Триолет было тонкое платье из белой шелковистой ткани. Сегодня её серо-зелёные глаза напомнили бы мне о цветных контактных линзах. Однако тридцать лет назад мир был другим. Помню, меня не оставляли мысли о Вике со Стеллой. Я не сомневался, что они добрались до спальни, и мучительно завидовал Вику.
Однако я продолжал разговаривать с этой девушкой, хотя мы оба несли чепуху, да и звали ее наверняка не Триолет (моим сверстникам не давали хипповских ИМЕН: все эти Радуги, Сияния, Луны; дети хиппи ещё не успели подрасти, им было лет шесть, от силы — восемь).
— Мы знали — конец близок, — сказала девочка, — и сложили стих, чтобы рассказать Вселенной о себе — для чего мы жили, что сделали, о чём думали, мечтали и тосковали. Мы облекли наши грёзы в слова и построили рифму, которой суждено звучать вечно. Магнитный поток унёс стих к звезде, и там, в самом ее сердце, нашему стиху суждено вспыхивать и выплёскивать в электромагнитном спектре слог за слогом, покуда в других мирах за тысячи солнечных систем от нашей слова не соберутся воедино. И тогда стих расшифруют, прочтут, и он возродится снова.
— И что потом?
Она подняла голову. Серо-зелёными глазами на меня смотрела полумаска Антигоны, и глаза были её частью, чуждой и влекущей.
— Стоит услышать стих, и возврата нет, — ответила она. — Он проникает в мир, вселяется в его обитателей и подчиняет их себе. Они подстраиваются под его ритм, впитывают его строки, образы и мироощущение. Уже в первом поколении дети появляются на свет со стихом на устах, и недалёк тот час, когда они перестают рождаться. Дети больше не нужны. Совсем. Остаётся лишь воплотившийся стих, проникший во все уголки мироздания.
Я незаметно придвинулся и коснулся коленом её ноги.
Ей понравилось: она нежно положила руку мне на плечо, и я растаял.
