Все эти предупреждения со стороны Марнса вряд ли были нужны — суматоха в соседнем помещении была отлично слышна через плотно закрытую дверь. Большинство жителей верхних сорока этажей уже набилось в салон и кафетерий. В течение дня подойдут ещё сотни со средних этажей и из глубины — те специально отпросятся с работы и используют свои отпускные кредиты, лишь бы поглазеть на особо ясный и отчётливый вид снаружи. Массовое паломничество. Кое-кто поднимался наверх лишь раз в несколько лет, проводил с часок перед экранами, бормотал, что всё точно так же, как и в прошлый раз, и, отправив своих детей вниз впереди себя, принимался продираться сквозь валящую в обратном направлении толпу.
Терри вручили ключи и временную звезду шерифа. Марнс проверил состояние батарей в своей рации, убедился, что динамики в кабинете включены на достаточную громкость, и внимательно осмотрел свой пистолет. Затем пожал Терри руку и пожелал удачи. Дженс не терпелось отправиться. Она повернулась спиной к пустой камере, попрощалась с Терри, кивнула Марнсу, и они вместе вышли из кабинета.
— Вас не беспокоит, что вы уходите сразу после очистки? — спросила мэр, когда они вышли в кафетерий.
Она знала — позже вечером начнётся разгульное веселье, а толпа легко приходит в раж. Похоже, не очень-то подходящий момент забирать главного блюстителя порядка с его поста ради весьма эгоистичной миссии.
— Смеётесь? Мне это просто необходимо. Нужно убраться отсюда хоть ненадолго. — Он бросил взгляд в сторону настенного экрана, перед которым сгрудилась толпа. — Я всё никак не могу понять, что творилось в голове у Холстона, почему он не поговорил со мной о том, что его беспокоило. Может быть, к тому времени, как мы вернёмся, у меня пропадёт чувство, что он по-прежнему хозяин кабинета. А сейчас я там задыхаюсь.
Он прав, думала Дженс, пока они прокладывали себе путь сквозь толпу. В пластиковых стаканах плескался фруктовый сок; она явственно ощущала стоящий в воздухе запах самогона, но не обращала на него внимания. Со всех сторон раздавались обещания отдать за неё свои голоса, звучали пожелания здоровья и доброго пути. Весть об их путешествии разлетелась с невероятной скоростью, и это несмотря на то, что они почти никому о нём не говорили. Большинство верило, что это поход доброй воли в рамках предвыборной кампании. Жители Шахты помоложе, которые помнили только одного шерифа — Холстона, — приветствовали Марнса и называли его этим почётным титулом. Но каждый, у кого глаза были окружены сеточкой морщин, думал иначе. Они кивали проходящим мимо Дженс и Марнсу и безмолвно желали совсем другого рода удачи: «Сделайте так, чтобы жизнь продолжалась, — говорили их глаза. — Сделайте так, чтобы мои дети жили так же долго, как и я. Не дайте нашему миру рухнуть!»
Дженс жила под гнётом долга, он тяжким грузом лежал на её плечах, и от него страдали не только колени. Они с Марнсом шли через толпу к центральному колодцу, и за всё это время она не произнесла ни слова. Кое-кто просил её произнести речь, но эти одинокие голоса не нашли поддержки у собравшихся — к счастью, подумала Дженс. Что она могла бы им сказать? Что понятия не имеет, на чём держится их мир? Что она даже толком не понимает своего собственного вязания: просто делай петельки правильно — и тогда всё будет в порядке? Не говорить же им, в самом деле, что стоит только упустить одну петлю, и всё расползётся? Один-единственный надрез по недосмотру — и нитка потянется, а вскоре от полотна останется лишь кучка перепутанной пряжи. Неужели они думают, что она обладает каким-то тайным знанием, когда она лишь следует правилам, и только поэтому всё из года в год идёт так, как должно идти?
Потому что она не знала, что держит их всех вместе. И она не понимала этого настроения людей. Почему они празднуют? Почему пьют и радостно кричат? Потому что их жизнь в безопасности? Потому что на этот раз страшный жребий очистки миновал их? Её народ веселится, тогда как хороший человек, её друг, её партнёр в нелёгком деле поддержания жизни и порядка лежит мёртвый там, на холме, рядом со своей женой. Если бы Дженс всё же произнесла речь, и если бы то, что она в неё вложила, не считалось запретным, то она сказала бы: «Эти двое были самыми лучшими людьми из тех, кто добровольно отправился на очистку. И как можно тогда охарактеризовать тех, кто остался?»
Не время для речей. Не время для пьянки. Не время для веселья! Настал час тихого раздумья — вот почему Дженс необходимо было уйти отсюда. Жизнь постепенно менялась. Не за один день — в течение многих лет. Уж кому и знать, как не ей. Ну, разве что ещё старуха Макнил внизу, в отделении Снабжения, осознаёт это. Чтобы заметить изменения, надо прожить долго. Дженс была стара. Время шло вперёд всё быстрее и быстрее; слабые ноги мэра не поспевали за ним. Она знала, что скоро останется далеко позади. И самым большим из её опасений было то, что без неё этот мир долго не протянет.
Когда трость Дженс опускалась на очередную металлическую ступень, раздавался громкий, отчётливый звон. Он, словно удары метронома, отмерял время их спуска в глубину, придавал ритм музыке лестничного колодца, вибрировавшего от избытка энергии. Это была энергия толпы, празднующей очистку. Всё движение по лестнице, кроме их двоих, разумеется, шло в обратном направлении — наверх. Дженс и её спутник пробивались против течения; их толкали, задевали локтями; люди приветствовали её: «Здравствуйте, мэр!» — и кивали Марнсу. Дженс читала на их лицах, что они едва удерживались, чтобы не называть его шерифом — из уважения к ужасной причине его предполагаемого повышения.
— Сколько этажей вы намерены пройти сегодня? — спросил Марнс.
— Что, уже устали? — Дженс через плечо послала ему лукавую усмешку и увидела, как его усы встопорщились в ответной улыбке.
— Вниз — не проблема. Обратно, наверх — вот где придётся помучиться.
Их руки нечаянно столкнулись на закруглённых перилах винтовой лестницы, когда рука Дженс чуть задержалась позади, а Марнс уже передвинул свою. Женщина хотела было сказать, что она бодра и может ещё идти и идти, как вдруг почувствовала неожиданную усталость — скорее душевную, чем физическую. Она чисто по-детски вообразила себе чудесную картину: вот они оба — намного моложе, и Марнс подхватывает её на руки и несёт вниз по ступеням в своих объятиях. Как это было бы прекрасно — отдаться на волю другого, переложить на него свой груз ответственности, перестать притворяться сильной... Эта картина не была воспоминанием о прошлом, она была видéнием возможного будущего, которое так и не наступило. Дженс почувствовала себя виноватой уже за то, что вообразила себе его. Она остро чувствовала близкое присутствие своего мужа — призрака, вынырнувшего из сумбура её мыслей...
