Когда детям исполнилось по десять лет, один из Философов умер. Он собрал всех домашних и объявил, что ему пришло время попрощаться со всеми, и он вознамерился умереть так скоро, как только возможно. К сожалению, продолжал он, здоровье его в последнее время окрепло больше обычного, но это, безусловно, не препятствует его решению, ибо смерть зависит не от нездоровья, а от множества других факторов и деталей, которыми он не хочет их отягощать.
Его жена, Седая Женщина из Дун-Гортина, встретила решение мужа аплодисментами и добавила, что ему уже давно пора хоть что-нибудь сделать, что жизнь, которую он вел, была пустой и бесплодной, что он украл у нее четырнадцать сотен проклятий, которые были ему без надобности, и наградил ее ребенком, который был безо всякой надобности ей, и что, учитывая все это, чем скорее он умрет и перестанет болтать, тем скорее все заинтересованные стороны будут счастливы.
Другой Философ мягко произнес, раскурив свою трубку:
— Брат, величайшая из всех добродетелей есть любопытство, и конец всех желаний есть мудрость; поэтому расскажи нам, каким путем ты пришел к этому достойному похвалы решению?
На что Философ ответил:
— Я достиг всей мудрости, которую способен иметь. На протяжении недели мне в голову не пришло ни одной новой истины. Все, что я прочитал, я уже знал раньше; все, что я подумал, — лишь повторение старых и приевшихся идей. Перед моими глазами больше нет горизонтов. Пространство сжалось до ничтожных размеров моего мизинца. Время — тиканье часов. Добро и зло две горошины в одном стручке.
Лицо моей жены всегда одно и то же. Я хочу поиграть с детьми, и в то же время не хочу. Твой разговор со мной, брат, похож на жужжание пчелы в темной келье. Сосны укореняются, растут и умирают. Все это вздор. Прощай.
Его друг возразил:
— Брат, все это — веские рассуждения, и я прекрасно понимаю, что тебе пришла пора остановиться. Я мог бы возразить — не затем, чтобы поспорить с твоими взглядами, но лишь для того, чтобы продолжить интересную беседу, — что на свете еще есть знания, которых ты не вобрал в себя: ты еще не знаешь, каково играть на барабане, или нравиться своей жене, или вставать первым поутру и готовить завтрак. Разве ты научился курить такой крепкий табак, как я? И умеешь ли ты танцевать в лунном свете с девушкой из Ши? Понимать теорию, стоящую за всеми вещами, мало. Теория — лишь приготовление к практике. Мне думается, брат, что мудрость может не быть венцом всему. Добро и доброта, возможно, лежат за пределом мудрости. Разве не может быть так, что высший предел — это веселье, музыка, танец радости? Мудрость — старейшая из вещей. Мудрость вся — ум, но не сердце. Смотри, брат, тяжесть твоего ума сокрушает тебя. Ты умираешь от старости, но ты еще ребенок.
— Брат, — ответил первый Философ, — твой голос — жужжание пчелы в темной келье. Если в свои последние дни я паду настолько, что стану играть на барабане, гоняться за ведьмой при свете луны и готовить тебе завтрак в сумраке утра, то, значит, мне и впрямь пора умирать. Прощай, брат.
И, сказав так, Философ поднялся и сдвинул всю мебель с середины комнаты в углы, чтобы посередине осталось свободное место. Затем разулся, снял плащ и, встав на носки, начал вращаться с необычайной скоростью. В несколько мгновений его движения стали быстрыми и четкими, и от него начал исходить звук, похожий на жужжание веретена; этот звук все усиливался и усиливался, став, наконец, непрерывным. Вся комната наполнилась низким гудением. Через четверть часа гудение стало заметно ослабевать. Спустя еще три минуты оно почти стихло. Через две минуты Философ снова стал различим, затем он покачнулся несколько раз в разные стороны и рухнул на пол. Он был совершенно мертв, и на его лице застыло выражение безмятежной красоты.
— Господь с тобой, брат, — сказал оставшийся Философ, раскурил свою трубку, свел глаза на кончике носа и начал усиленно медитировать на афоризме, добро ли есть вс, или же вс есть добро. Еще через мгновение он полностью забыл бы о комнате, о людях, о мертвом теле, но Седая Женщина из Дун-Гортина нарушила его медитацию, потребовав ответа на вопрос, что же теперь делать. Философ с усилием отвел глаза от кончика носа, а ум — от максимы.
— Хаос, — сказал он, — есть первое условие. Порядок есть первый закон.
Постоянство есть первое размышление. Спокойствие есть первое счастье. Наш брат мертв — похорони его.
Сказав это, он вернул взгляд к кончику носа, а ум — к максиме, и погрузился в глубокое размышление, в котором ничто восседало на несущественности, а Дух Хитрости таращил глаза на эту загадку.
Седая Женщина из Дун-Гортина взяла понюшку табаку из табакерки и подняла плач по своему мужу:
— Ты был моим мужем, и теперь ты мертв. Это мудрость убила тебя.
Если бы ты послушался моей мудрости вместо своей собственной, ты поныне досаждал бы мне, и я поныне была бы счастлива.
Женщины сильнее мужчин — они не умирают от мудрости.
Они лучше мужчин, потому что не ищут мудрости.
Они мудрее мужчин, потому что знают меньше, а понимают больше.
Мудрецы — воры, они воруют мудрость у ближних.
У меня было четырнадцать сотен проклятий, мой невеликий запас, и ты хитростью выкрал его и опустошил меня.
Ты украл мою мудрость, и она сломала тебе шею.
Я потеряла свое знание, и все-таки я жива, и плачу над твоим телом, а для тебя оно оказалось слишком тяжелым, мое невеликое знание.
Ты никогда больше не пойдешь в лес поутру и не будешь гулять в полях звездной ночью. Ты не сядешь у очага в холодную ночь, не ляжешь в постель и не встанешь снова, и вообще ничего не будешь делать с этого дня.
Кто будет теперь собирать шишки, когда угасает очаг, и кто позовет меня по имени в пустом доме или рассердится, что котел не кипит?
Теперь я воистину в отчаянии. У меня нет ни знания, ни мужа, ни чего еще сказать.
— Если бы у меня было что-нибудь лучше, оно было бы твоим, — сказала она вежливо Тощей Женщине с Инис-Маграта.
— Спасибо тебе, — ответила Тощая Женщина, — это было очень хорошо. Не начать ли теперь мне? Мой муж задумался, и мы не сможем помешать ему.
— Не заботься, — сказала Седая Женщина, — счастье мне недоступно, и, кроме того, я уважаемая женщина.
— Это более чем так, воистину.
— Я всегда делала то, что нужно, тогда, когда нужно.
— Я буду последним человеком в мире, кто отрицал бы это, — с теплотой ответила Тощая Женщина.
— Ну так и хорошо, — сказала Седая Женщина, и начала разуваться. Она встала посреди комнаты и поднялась на носки.
