– Всё сделаю! Кого скажете, отдам!
– Вот и ладно.
Граф задумчиво посмотрел в сторону окна.
– Глянь-ка, небо в тучах, а шпиль Петропавловки сверкает. Вроде, на него только солнце и светит. Надо ж… – он усмехнулся – клинок золотой меж лопаток… Хорошо.
Белизна его радужек начала понемногу сгущаться, темнеть. Ещё минута, и на Екатерину изумлённо взирал ничего не понимающий Орлов. Мгновение спустя, колени у него подогнулись, он осел на пол, повалился на левый бок. Екатерина подбежала к нему, опустилась на колени, прислушалась. Дыхание было ровным и глубоким. Граф спал.
Императрица уткнулась ему в плечо и зарыдала.
Годы правления Екатерины II называли «золотым веком» России. Но и в «золотой век» в Петропавловской крепости кто-то умирал. И только императрица знала – «золотой» потому, что кто-то умирал в Петропавловке.
* * *
Архиепископ Московский Филарет торопился. Неожиданное требование незамедлительно явиться к императору его встревожило. Настроения Александра I крайне его заботили. Чёрная меланхолия началась давно, ещё в 1812, когда по высочайшему приказу был сослан в пермскую ссылку Сперанский. «Если бы у тебя отсекли руку, ты, верно, кричал бы и жаловался, что тебе больно… У меня в прошлую ночь отняли Сперанского, а он был моею правой рукою!» – говорил Александр на другой день князю Голицыну. Что заставило тогда монарха внезапно изменить решение относительно реформатора и личного друга, до сих пор никто точно сказать не умел. Долгое время император лишь отмахивался от назойливых наветов. Вдруг 17 марта 1812 года Михаил Сперанский был вызван к царю, который и объявил о ссылке. Уже через несколько дней бывший баловень Александра ехал в направлении Пермской губернии. Такое скоропалительное решение обескуражило всех, включая самого Михаила Михайловича. А самодержец Российский впал в необъяснимое оцепенение, кое не развеяла даже победа в войне с Наполеоном. Что-то монарха тяготило. Он жаловался придворным врачам на кошмары, худел и, наконец, в «поисках новых истин» ударился в некие восточные учения – ересь, словом. Последнее обстоятельство особенно огорчало Филарета.
С тех пор минуло тринадцать лет, но мрачное расположение духа у Александра не рассеивалось. Напротив, год от года усугублялось. Как только до него начали доходить известия об антимонархических движениях среди российской аристократии, император совсем сник. Филарет подозревал, что снова виной тому личные симпатии государя кое к кому из смутьянов. Некоторых из них он не только уважал, но и питал дружеское расположение. И вдруг такой удар. Запечалишься тут. По-человечески архиепископу было жаль терзаемого вечными сомнениями Александра. Слабоват для трона Российского. То ли дело Пётр Великий или Екатерина II!
Александр встретил Филарета ласково, пригласил сесть, справился о здоровье. Однако в полумраке комнаты, где они остались вдвоём, витало тяжёлое напряжение. Архиепископ не мог отделаться от внутренней дрожи – ну как сейчас повторится история Сперанского. Злопыхателей и у Филарета хватало. Император молчал. Что-то обдумывал. Филарет мысленно принялся просить защиты у Всевышнего.
– У меня к вам дело весьма деликатного свойства, – прервал безмолвную молитву Александр. С этими словами он протянул архиепископу бумажный пакет. Филарет взял конверт, но император предупредил его вопрос. – Не спрашивайте, что внутри. Вскроете после моего исчезновения.
– Исчезновения?! – Филарет пристально посмотрел на монарха. Александр отвёл глаза.
– Я хотел сказать, после моей смерти.
– Это завещание?
– В общем, да.
Архиепископу вдруг показалось, что перед ним не первое лицо огромной империи, а испуганный и растерянный мальчик. Захотелось его ободрить.
– Вам нет и пятидесяти, вы здоровы. Зачем такая спешка?
– Все под Богом ходим, – неопределённо ответил Александр.
– Не задумали ли вы грех какой? – Филарет говорил вкрадчиво, смотрел с подозрением. – Простите, что задаю этот вопрос, но я, как лицо духовное, обязан…
– Нет, самовольно уйти из жизни я не собираюсь, – перебил его Александр. – Загубить душу – об этом и речи быть не может. Напротив, я думаю о её спасении.
Филарет бросил взгляд на конверт. «Хранить до моего личного востребования.
В случае моей кончины, вскрыть». В общем-то, ничего особенного. Монарх должен заботиться о том, чтобы при любых непредвиденных ситуациях, главное его наследие – российский престол – не стал яблоком раздора. И так слишком много пролито крови у подножия трона. Одно смущало архиепископа – почему именно сейчас.
– Мне кажется, вас удручают некоторые обстоятельства, связанные с людьми, которые, как вы считали, достойны уважения… – осторожно начал Филарет.
Император вскинул голову и прямо посмотрел в зрачки собеседника, точно ударил.
– Не надо недомолвок! Да, мне больно, что те, кого я считал друзьями здесь, при дворе, точат на меня ножи. Больно, что благороднейшие из российского дворянства называют меня врагом, и я вынужден бороться с ними, вместо того, чтобы объединить усилия. У нас ведь единая цель – процветание Российского государства! Больно, что все попытки улучшить жизнь моего народа, закончились ничем!
Каждое последующее «больно» Александр чеканил всё с большим чувством.
«Совсем плох император, – испуганно подумал Филарет. – Уж не умом ли повредился». Вслух сказал:
– Уверен, Господь вразумит ваших недругов, и они направят свои силы к упрочению благополучия страны и российского самодержавия.
Трескучая фраза прозвучала неуместно, как барабанная дробь посреди хорала. Филарет смутился.
Император смотрел на ускользающую из-под колёс дорогу. Ему было совестно вот так покидать Петербург. Точно бежал, оставляя старого отца без забот своих. Больше он не увидит этого лежащего на скользких мокрых крышах неба. Ещё одна потеря в нескончаемой их череде. Карета, в которой ехал Александр, не несла на себе знаков царского в ней присутствия. Не было свиты, не было даже охраны. Так распорядился сам император. Зачем они теперь?
Путь императора лежал в Таганрог. Последнее, куда он заехал перед дальней дорогой, была Александро-Невская лавра. Встречать его вышли монахи во главе с настоятелем. Государь проследовал в их сопровождении в обитель. Кучеру велели ждать.
Скоро Александр появился в обществе нескольких монахов, несущих на руках одного из своих братьев. Был тот бледен, дышал тяжело, с хрипом. По всему видно, жить ему оставалось недолго. Приблизившись, со всей осторожностью иноки уложили больного в карету. Рядом с ним уселся сопровождавший процессию монах.
