Когда я впервые увидела его, у него была внешность революционера-разночинца — длинные волосы, бородка, грязноватый вязаный шарф, длинное антикварное пальто и то особенное выражение бледного лица, какое бывает, если подолгу размышлять о несовершенствах мира и о способах приведения человечества к счастью: вдохновенное, решительное и одновременно обреченное. Он слегка покашливал (осенью все немного простужены), и в его исполнении кашель выглядел как начальный симптом чахотки, которую истинный разночинец непременно должен подхватить на поселении в Сибири. Круглые очки в тонкой металлической оправе слабо поблескивали в пасмурном свете. Типаж был настолько чист, настолько невозможен… впрочем, за неделю моего пребывания в столице я уже убедилась, что на улицах столицы возможны любые персонажи. В моем родном городе, пожалуй, ему вслед оборачивались бы.
Его спутник был обычным — полноватый молодой человек в дутой куртке и поношенной лыжной шапочке, этакий неспортивный спортсмен. Они ожесточенно спорили, даже ссорились, то и дело останавливались, неспортивный принимался витийствовать и жестикулировать. Разночинец держался строго, чуть наклоняясь прямым корпусом к собеседнику, и отвечал короткими, отрывистыми фразами, от которых неспортивный впадал во все большее раздражение.
Наконец, ребром ладони обрубив собственную речь, неспортивный круто повернулся и пошел к метро. Разночинец проводил его взглядом, перевел дух и огляделся вокруг, слегка потерянно, словно выброшенный бурей на неведомый берег. Обреченно-вдохновенное выражение потихоньку сглаживалось, но вопиющая странность (это слово можно перевести как «отличительная черта странника, пришедшего из чужих краев и поразительно непохожего на нас, здешних») осталась.
Мне захотелось услышать, как звучит его голос. Сделав несколько робких шагов поперек тротуара, я спросила:
— Простите, это ведь проспект Мира?
— Да.
Я мелко закивала, как старушка, страдающая болезнью Паркинсона. Собственно, о том, что улица называется проспектом Мира, можно узнать из таблички, украшающей ближайший дом. Нужно срочно придумывать что-то более конкретное.
— Тогда не подскажете ли… — мысль моя заметалась, — где находится спорткомплекс «Олимпийский»… Да, книжная ярмарка!
— Я иду именно туда. Могу проводить, если вы не против.
— Благодарю, — церемонно ответила я.
Мы пошли мимо промокших стен, огибая прозрачные лужи и прохожих, на ходу бодающих ветер. Я тихо дивилась себе, только что — впервые в жизни — заговорившей с заинтересовавшим меня незнакомым человеком на улице. Обычно благовоспитанность моя простиралась так далеко, что нескольких коротких снайперских взглядов в направлении интересующего субъекта было вполне достаточно.
Полы пальто и концы шарфа «разночинца» развевались от мощных порывов ветра. Я втянула голову в плечи. О, летние подмосковные вечера, рождественские солнечные дни с гимназистками румяными, золотая осень — мифические явления, метафоры и гиперболы песенного фольклора. На самом деле в Москве всегда свинцовое небо, дождь и пронизывающий ветер — всякий раз я вижу этот город именно таким.
— «Найдет тепло прохожему, а деревцу — земли», — пробормотала я нараспев, подражая невесомому голоску Татьяны Никитиной.
— Что, простите? — наклонился ко мне «разночинец».
— Холодно, — ответила я. — Я пытаюсь согреться магическим способом, напевая песню о теплой Москве. Просто напасть какая-то — как приезжаю, тут же портится погода.
— Приезжаете откуда? — неподдельный немосковский интерес.
— Город Пермь, — ответила я, готовясь терпеливо ответить на вопрос: «А где это?»
Название моей малой родины не на слуху у среднестатистического россиянина. Предельно высокая концентрация военных заводов на квадратный километр не позволяла в советские времена упоминать его даже в прогнозе погоды. Город «открыли» еще в начале перестройки, но в нем до сих пор не произошло ничего интересного.
Однако «разночинец» не выказал неосведомленности, и это мне понравилось.
— А вы? Вы конечно же москвич?
— Нет… — Он чуть помедлил. Казалось, старинное название несуществующего города, вроде Малоги, в незапамятные времена затопленной Рыбинским водохранилищем, сорвется сейчас с его губ. И тогда никуда не денешься, придется спрашивать, где он припарковал машину времени. Но он сказал только: — Я жил много где. А здесь сейчас работаю. — Он бросил быстрый взгляд в сторону, где скрылся его сердитый знакомец. — Да, кстати…
Он извлек визитку, где под эмблемой — белые крылья в синем звездном небе — было написано: «Международный центр содействия культурному развитию» и ниже четыре слова: «Серафим Пичугин. Литературный консультант». Номер телефона, номер мобильника, адрес электронной почты.
— Какие совпадения случаются, надо же… — пробормотала я, разглядывая визитку.
И продолжила, что тоже занимаюсь литературой, хотя, строго говоря, я музыкант и литератором себя не считаю. А зовут меня Ириной, и нахожусь я в Москве потому, что здесь только что закончился литературный семинар, на который меня пригласили, ибо я выиграла конкурс, впрочем, это было случайностью…
Мы влились в поток входящих в стеклянные двери «Олимпийского», и я, прекратив сбивчивые речи, устремилась вдоль прилавков, отыскивая глазами последнюю книгу Паоло Коэльо. Я не знала названия, но была уверена, что опознаю ее методом исключения — все ранее вышедшие его книги я уже читала.
— Господи, — слегка поморщился Серафим, — искать здесь Коэльо! Да зачем он вам?
Я сказала что-то о философских и эзотерических темах, которые привлекают меня в творчестве самобытного писателя, но Серафим отрезал:
— Это эзотерика для бедных.
«Ишь ты…» — подумала я, а вслух сказала:
— А вы что здесь ищете?
— Натана Агоряна.
Я пожала плечами. Серафим уже открыл рот, намереваясь просветить меня, но не успел.
— Фимка-а! — Пронзительный крик, перекрывая гул голосов, ввинтился в плотный от духоты воздух. Расталкивая людей локтями и коленями, к нам двигалось юное существо неопределенного пола, чьи волосы, выкрашенные в огненный цвет, наполовину скрывали лицо, а красная куртка была исполосована поперечными разрезами, сквозь которые поблескивала черная подкладка. Серафим нервно сжал губы и, не оборачиваясь, взял в руки первую попавшуюся книгу. Существо повторило крик и повисло на его плече, отдувая со лба обильную челку и пытаясь заглянуть в глаза. — Ну куда ж ты пропал? Ты обиделся, что ли, ангел мой? — услышала я. — О, какой прикид! Очечки, что-то малиновенькое… славно… Ну скажи мне хоть слово, я хочу слышать тебя.
