— Все-таки купили Коэльо?
— Купила, — медленно ответила я.
— А я нашел-таки Натана Агоряна. — Серафим кивнул на котомку, лежавшую рядом с ним.
Поколебавшись между двумя одинаково глупыми фразами: «Вот как неожиданно мы с вами встретились» и «Что-то вы на себя совсем не похожи», я промолчала и уставилась в темное окно, где отчетливо виднелось мое озадаченное отражение.
— На меня свалилась срочная командировка в Пермь, отправили буквально через час после нашего знакомства, — пояснил Серафим.
— А, — только и ответила я.
Поезд набрал ход, черный подмосковный ельник слился с ночью, в вагоне вспыхнул свет, и началась дорога — качающийся долгий миг между домом и не-домом.
Проводница пошла по вагону, проверяя билеты. Легкая, маленькая, словно птичка, она присаживалась на краешек сиденья, брала билеты, сворачивала, аккуратно засовывала в кармашки маленькой книжки-сумочки, брала деньги за постельное белье, вспархивала и пересаживалась.
Возле Серафима она задержалась подольше, поинтересовалась, не родственник ли он знаменитого доктора Пичугина, именем которого названа в Перми детская больница, и многозначительно сказала: «Если что — обращайтесь». Мы получили от нее по пакету с влажными железнодорожными простынями, а Серафим в придачу еще и обещающую улыбку в тридцать два мелких беличьих зубика. Я принялась устраивать спальное место, попутчик же мой отложил пакет в сторону как вещь второстепенную и даже излишнюю.
Люди проходили мимо, закидывали на верхние полки сумки, несли куда-то детей под мышками и кипяток в кружках, но вся эта суета никак не касалась нашего купе, наполненного молчаливым присутствием Серафима. Пренебрегая всеми нехитрыми занятиями пассажира — не решая кроссворды, не перелистывая страницы, не чаевничая, не глядя пустым взором в окно, — Серафим словно бы чего-то ждал от меня с бесконечным терпением и спокойствием.
— И надолго вы в Пермь? — Я взбила подушку.
— Минимум на месяц.
— Долгие у вас командировки.
— Не всегда. Но на сей раз будет очень много работы.
— А как вы работаете? С кем и каким образом? — Я устроилась напротив него и приготовилась слушать.
— Чаще всего предоставляю автору материал по теме. Достоверный, проработанный, подробный.
Консультант. Эрудит. Какой-нибудь аспирант-историк, или литературовед, или культуролог… Я вспомнила, как на заре туманной юности, испытывая затруднения при написании финала некой повести (впоследствии стыдливо уничтоженной), обзванивала знакомых с вопросом, может ли человек застрелиться из арбалета. Исходя из того, что мне тогда ответить не смог никто, услуги консультанта показались мне вполне востребованными.
— Хотите кофе, Ирина? — спросил он, извлекая из недр дорожной сумки серебристый термос.
Я подставила свою синюю с корабликами кружку, и по вагону, затмевая все запахи, поплыл драгоценный аромат, яркий, как закатное марокканское солнце, рассеченное надвое черным силуэтом пальмы.
Я украдкой рассматривала Серафима: серые глаза, морщинки, резко выделяющиеся на загорелом лице, твердая складка рта, плавное, полное достоинства движение, которым он ставит кубок на стол… (Конечно, кубок, а не эту громоздкую кружку с загадочной надписью — INTERSIST.) Повадки аристократа, профиль, взгляд… Облик Серафима неуловимо и настойчиво напоминал мне кого-то из моих персонажей — непроработанных или вовсе не найденных еще, — литературный консультант словно ждал, чтобы я его придумала.
Образ человека всегда содержит в себе семена других образов — черточки, жесты, интонации голоса. Стоит дать волю воображению — и семена прорастают, меняется облик, брезжит другая судьба, иная реальность. Придумывание с детства было моей любимой игрой и причиной множества недоразумений. Я не успевала рассмотреть человека — настолько быстро он превращался в моих глазах в персонаж. И в результате неизменно проигрывала в гораздо более актуальной игре под названием «Разбираться в людях». Вот и Серафим на глазах утрачивал связь с окружающей действительностью, и уже не хотелось спорить с ним о таких мелочах, как эзотерика для бедных, и просилось уже на язык обращение «господин советник». И вдруг я заметила, что он прекрасно знает, что я делаю. Мало того — нарочно позирует, не только позволяя себя придумать, но и всячески тому способствуя.
Я замерла с пряником во рту, и он увидел, что я поняла.
— Не стесняйтесь. — Он улыбнулся.
— С чего вы взяли, будто я стесняюсь, чего мне стесняться, в самом деле? — Я залилась тяжелым, плотным румянцем.
— Своего воображения. — Он добавил мне кофе. — Я общался с немалым количеством авторов — и узнаю этот взгляд. Едва такой огонек появляется в глазах автора, точно знаю — меня втихомолку производят в офицеры белогвардейской разведки, или сажают за пульт управления звездолетом, или дают в руки меч о двух фигурных лезвиях…
— Так внешность благоприятствует! — засмеялась я.
— Внешность, Ирина, у меня разная.
Я ощутила на секунду холодок внутри. Серафим-разночинец в развевающемся шарфе, сосредоточенный, чуть наклоненный к собеседнику, прошел передо мной по мокрой улице.
— В Москве мы как раз закончили работу с одним человеком, — продолжал Серафим. — По-моему, вы его видели со мной тогда, на улице. Написал неплохой исторический роман и напоследок все донимал меня вопросом: должен ли герой в финале совершить… скажем так, некий нетипичный для него поступок или все же нет — не мог решить. Я устроил ему встречу с героем, они поговорили, и все решилось как бы само собой.
— Вы изображали… то есть играли роль этого персонажа и говорили от его имени? Ваша контора, значит, и такие услуги предоставляет? Потрясающе!
— Я никого не изображал. Я устроил встречу, — возразил он терпеливо.
Я понимающе закивала: каждый имеет право на профессиональную лексику. Серафим глянул пристально:
— Но бывает и совсем другая работа, достаточно редко, — в случае, если автор принял решение бросить начатый текст. Или уничтожить недоделанную рукопись.
— Не поняла, — протянула я. — К вам и такие обращаются? Мол, извещаю вас, что много тут чего написал, но заканчивать не собираюсь?
— Такие не обращаются. Мы находим их сами.
Сердце неистово заколотилось, — казалось, его стук слышен не только Серафиму, но и соседям за пластиковой переборкой. Ну и крепкий же у него кофе, подумала я. Серафим, соблюдая правила железнодорожного этикета, предложил мне в свою очередь рассказать о том, чем я занимаюсь в жизни.
— Занимаюсь в смысле работы? Ну… я работаю в Конторе. Есть такая в Перми Контора. Маленькая — пятнадцать дам предпенсионного возраста. Я им перевожу на русский сообщения с экрана компьютера и слежу, чтобы они не вставляли дискеты задом наперед, а потом не вытаскивали их ножницами… Ну и… собственно, все.
