Кемпинг
Отель спал. Елене же долго не удавалось получить то, чем совершенно бесплатно по ночам, одаривал постояльцев старый корпус. Наконец, подарочная коробка настигла адресат.
Две старушки, те, что давным-давно, в ее детстве, обсуждали слепого, от которых и узнала, что он родился таким, стояли у «Макдоналдса», на Сухаревской. Женщина отчетливо слышала каждое слово.
– Вчерась, Полина-то опеть в церков ходила. Уж лет пять как не пропущаеть воскресной службы… все причашается, – первая, сухонькая, стояла к Елене лицом.
– Так надо, надо, чем чаще, тем лучше, Глафера, – вторая вздохнула. – Хорошо, кабы молодухой-то да поумней была, а то, вишь, как выходит, года-то не разум. Только прибавляются. А умишко и отнимется – не заметишь. Хватишься, ан, поздно. То немощи не дают, к богу-то придтить, а то и забывчивость. Грехи-то не вспомнить уж… так нераскаянными и останутся. – Она снова вздохнула. – А иные ходють, да уж непонимаючи. И там, и там наказание, избави господи…
– А мне батюшка говорил, что Иуда тоже причастился… и хлеба вкусил, и вина отпил, – чуть понизив голос, продолжала первая. – А с причастием в него вошел сатана. С причастием! Слышь?
– Да господь с тобой! – замахала руками вторая. – Скажешь тоже! С причастием!
И суетливо закрестилась.
– Так и есть, – обиделась собеседница, – батюшка-то шибко строгий был. Говорил, к нему готовиться надо, к причастию-то. Сокрушенным сердцем принимается… Сокрушенному от стыда, говорил. А так – опасно. А я-то, чего стыдиться, думаю. Посты блюду, свечки ставлю, а он и говорит, – старуха наклонилась к соседке, – Мария Египетская всего два раза причашалась. В жизни-то. А ты, бабушка, о другом думаешь, раз не в чем каяться. Ступай, говорит… Давно уж это было. И батюшка помер… царство небесное…
– Да, ну тебя! Ухожу, ухожу! Не поминай при мне! – вторая повернулась и быстро засеменила прочь.
Елена осталась стоять как вкопанная. Машинально подняв глаза, она прочитала название улицы. На указателе было не то название, которое знали девчонками раньше, когда бегали в школу. Да и происходило в Иркутске, а не здесь. Но всё вокруг как-то странно походило на улицу детства. Как иногда бывало, пожалуй, и у вас, дорогой читатель, когда вдруг видите уже знакомое, прожитое, хотя попали сюда впервые.
Тут женщина заметила, что первая старушка всё еще стоит, пересчитывая мелочь. Лена тихо, почти крадучись, словно боясь помешать, подошла. Выждав, когда та закончила, она сделала еще шаг. Старушка подняла голову.
– Простите, вы не подскажете, улица называлась так всегда?
– Бог с тобой, милая. Только на моей жизни трижды меняли.
– А самое первое название, ну, еще при царе… не помните?
– Как не помнить, голубушка… по началу Мещанской и была… постой, мать-то сказывала… Сухаревский полк, стрельцов, значит, которые одне и присягнули царю Петру, да на Посад к тому ушли… так это, площадь, значит и метро по нонешнему – Сухаревская. И церковь ихняя же, – она указала направо, – «Живоначальной Троицы, что в листах». Пукирев, «Неравный брак» – картина такая. Слыхала? А сейчас все неравные.
– Вроде писал в храме «Успения»…
– Точно говорю тебе. Мать-то уверяла, прабабка сама видала – «в листах»! Ей богу «в листах»! – Она почему-то испуганно перекрестилась.
– Скажите, бабушка, а причастие – это и есть вкушение от древа жизни? Того, что росло в раю? Плодов нравственности?
– Тот батюшка, – старуха поняла, что Лена слышала разговор, – так и говорил, – быстро затараторила она, оглядываясь по сторонам, будто тайна, которую ей поведали, должна оставаться тайной.
– Так не вспомнили… улицу?
– Ах ты, боже мой! – старушка всплеснула руками, – ну как же милая! Троицкая, Троицкая улица, значит.
Лену как ошпарило:
– А дом, приют для слепых, где-то должен рядом?!
– Так тринадцатый и есть, каким же ему быть? Внесен в адрес-календарь Ея Императорского Величества императрицы Марии Александровны. Под ея же попечением, читай: покровительством, – отчеканила как молитву бабка.
Елена замерла, не веря в удачу. На глазах выступили слезы.
Старушка, видя реакцию и начиная понимать какую-то особую важность сказанного, приосанившись, продолжала:
– Так вот, Троицкая, значит… На Лавру вела, на Лавру… Леса-то разбойничьи были. В кой раз, народец-то, сбирается на богомолье…
Раскатистый удар грома заставил обеих вздрогнуть. Послышался нарастающий шум, и через мгновение тротуар потемнел от крупных капель – точь-в-точь как неподвластно разуму темнеет и сознание разгневанного человека.
– Спасибо, милая бабушка, спасибо! – Лена на секунду прижала опешившую старуху и бегом бросилась обратно к переходу. Но переход уже был почему-то далеко.
Неожиданный дождь хлестал по лицу. Она бежала по тротуару вдоль невысоких домов, построенных в первой половине прошлого века зодчими «железного» времени. Люди прятались под навесами бутиков. Женщина остановилась у одного из них, но места не было. Она бросилась к подземному переходу, побежала по ступенькам, и тут… брызнуло солнце, небо разъяснилось. Лена замерла в нерешительности. Мужчины и женщины, дети и даже две собаки, укрывшиеся в переходе на время грозы, хлынули на улицу. Беглянка прижалась к стене и стояла обескураженная – идти дальше было невозможно. Несколько человек толкнули ее, извинившись. Наконец, тоннель опустел. Лена быстро засеменила вниз, сделала несколько шагов и остановилась: «Зачем я сюда? Дождя нет. Ты так никогда не придешь в себя… так нельзя». Она посмотрела вглубь, вспоминая, от кого бежала и куда. Людей с той стороны еще не было. Краем глаза женщина вдруг заметила, что не одна. У самой стены, той, что оказалась за ее плечом, кто-то стоял. Она медленно обернулась. Там, опершись на трость, замер слепой мужчина, будто ожидая подаяния. В протянутой руке была маленькая тетрадка. Узнать в нем того самого парня, из детства, стоило усилий. Но она смогла. Она уже многое смогла бы.
Лена тихо подошла. Расстегнула сумочку, достала мелочь и протянула.
– Возьмите, – не понимая куда положить, негромко сказала женщина.
– Спасибо. Но мне ничего не надо, – ответил слепой, протягивая тетрадку. – Сегодня я сам отдаю людям, что могу.
– Но и мне ничего не нужно, – с сожалением в голосе тихо ответила Лена.
– Нужно. Вы ведь ищете струны?
У женщины перехватило дыхание.
– Только одну! – не выдержав, вскрикнула она, припоминая что-то, и осеклась.
– Посмотрите на пружинку, которой сшита тетрадь, она необычна.
Женщине казалось, что слова только послышались ей. Лицо человека оставалось бесстрастным.
Сердце в предчувствии спасения заколотилось с утроенной силой. Дрожащими пальцами, продолжая смотреть в темную глубину очков мужчины, будто стараясь изо всех сил проникнуть в неведомый мир слепых, с его непонятными законами, поступками, мотивами и тайнами, она взяла тетрадь.
