Своему психотерапевту она призналась, что это напоминает ей то время, когда она вернулась домой на лето после первого года учебы в Университете Ратджерса[58]. Она окунулась в теплую атмосферу семьи и друзей, понаслаждалась ею пару недель, а потом почувствовала себя в западне. Ей не терпелось вернуться в университет, она скучала по своим соседкам, по своему симпатяге-парню, с которым там познакомилась, по занятиям, по вечеринкам, по веселой болтовне перед сном. Тогда она впервые осознала, что именно та жизнь и есть настоящая, а с этой, несмотря на все, что она здесь обожала, покончено навсегда.
Конечно, она тосковала не по романтике и треволнениям университетской поры. Ей не хватало того, что она переживала с Розали – скорбь, гнетущая безысходность тех долгих дней, что они проводили в молчании, перебирая фотографии Джен, пытаясь постичь мир, в котором больше не было этой чудесной девочки. Сознавать это было ужасно, трудно было смириться с беспощадной безысходностью случившегося, но Лори казалось, что в какой-то степени это реальнее, чем оплачивать счета, или планировать весенний благотворительный вечер в пользу библиотеки, или напоминать себе о том, что надо бы купить пачку лапши в супермаркете, или поздравлять дочь с тем, что она набрала 92 балла за контрольную по математике, или терпеливо ждать, пока муж перестанет охать и стонать и слезет с нее. Именно от всего этого теперь ей хотелось убежать – от нереальности ее нынешнего существования, когда приходилось притворяться, что жизнь более или менее наладилась, что они просто наскочили на ухаб и должны двигаться дальше, выполняя свои обязанности, произнося пустые фразы, наслаждаясь простыми радостями, которые по-прежнему настоятельно предлагал им окружающий мир. И она нашла то, что искала, в организации «Виноватых» – тяготы и унижения, которые, по крайней мере, создавали впечатление, что твое существование имеет хоть какое-то отношение к реальности, что ты больше не занимаешься самообманом, не тешишь себя фантазиями, которые грозят поглотить всю твою оставшуюся жизнь.
Но ведь она была уже немолодая женщина, сорокашестилетняя жена и мать; ее лучшие годы позади. А Мег было всего-то лет двадцать пять – сексуальная девушка с подкорректированными воском бровями, с мелированными волосами, со следами профессионально сделанного маникюра на ногтях. В ее альбоме лежало приклеенное скотчем обручальное кольцо с крупным камнем; ее подруги, должно быть, визжали от зависти, когда его видели. Для молодых это страшные дни, думала Лори, никаких тебе надежд, никаких мечтаний. Одно им известно: будущее, на которое они рассчитывали, никогда не наступит. Это все равно что ослепнуть или лишиться руки, ноги, даже если ты веришь, что, по воле Господа, где-то рядом тебя ждет что-то хорошее, настолько восхитительное, что вообразить нельзя.
Мег перелистнула блокнот и на чистой странице начала что-то писать, но Лори не суждено было узнать, что еще хотела она сказать. Скрипнула дверь, и они обе разом повернулись на звук. На крыльцо вышел Стивен Грайс, мужчина с самой обычной внешностью, в очках, с небольшим брюшком, в теплом шерстяном свитере. Вот бы мне такой, подумала Лори. Стивен Грайс постоял на крыльце пару минут, словно привыкая к ночи, потом спустился по ступенькам и зашагал по газону к своему автомобилю, который по его приближении приветливо мигнул фарами.
Они пустились в погоню, но потеряли из виду автомобиль, когда тот свернул направо в конце квартала. По предположению Лори, основанному только на интуиции, Грайс, возможно, направился в «Сейфуэй» за чем-нибудь вкусненьким, чем приятно лакомиться по ночам, – за черничным кексом, или мороженым на основе пеканового масла, или, быть может, плиткой горького шоколада с миндалем, – в общем, за любым из множества продуктов, о которых она сама от случая к случаю грезила в течение дня, обычно в голодный промежуточный период между утренней миской овсянки и вечерней тарелкой супа.
До супермаркета от Расселл-роуд быстрым шагом минут десять ходьбы, и это означало, что, если она права и они поторопятся, то, возможно, им удастся застать Грайса еще в магазине. Конечно, очень может быть, что тот просто вернется к своей машине, сядет за руль и поедет назад домой, но какой смысл забегать вперед? К тому же, Лори хотела, чтобы Мег поняла: наблюдение – деятельность, требующая гибкости и умения импровизировать. Не исключено, что Грайс поехал не в «Сейфуэй», и тогда они вряд ли его найдут. Но была и другая вероятность: разыскивая его, они могли наткнуться еще на кого-то из списка их объектов слежения и переключиться на него. Или могла возникнуть вообще непредвиденная ситуация с участием людей, имен которых они не знают. Их задача – смотреть во все глаза и идти туда, где от них будет больше пользы.
В любом случае Лори была рада, что они снова идут, больше не прячутся в кустах. Для нее лучшими составляющими данного вида деятельности были ходьба и свежий воздух, по крайней мере, такими вечерами, как этот, когда небо чистое, а температура на улице все еще выше пяти градусов по Цельсию. Она старалась не думать о том, каково им придется в январе.
На углу она остановилась, закурила и одну сигарету протянула Мег. Та чуть отпрянула, вскинула руку в тщетной попытке отказаться. Лори настойчиво совала пачку Мег. Ей не нравилось проявлять жесткость, но правило четко гласило: Наблюдатель на людях должен всегда курить.
Мег продолжала отнекиваться, и тогда Лори сунула ей в зубы сигарету – «Виноватые» курили сигареты малоизвестной марки, с резким и подозрительно химическим запахом, которые оптом закупало для них региональное отделение, – и поднесла спичку. Мег, как всегда, после первой затяжки закашлялась, затем, когда приступ прошел, издала тихий стон отвращения.
Лори похлопала молодую напарницу по плечу, давая той понять, что она – молодец. Если б не обет молчания, она не преминула бы процитировать девиз, который они оба знали из Вводного курса: Мы курим не ради удовольствия. Курение – символ нашей веры. Мег слабо улыбнулась, шмыгнула носом, отерла глаза, и они продолжили путь.
В каком-то смысле Лори завидовала Мег, тому, что та страдает. Так и должно было быть – жертва во имя Господа, умерщвление плоти, словно каждая затяжка – это жесткое насилие над собственной личностью. Для Лори это было никакое не насилие. Она курила на протяжении всех лет учебы в университете и потом продолжала курить, лет до двадцати пяти. С трудом бросила, когда в первый раз забеременела. Снова начав курить по прошествии стольких лет, она будто вернулась домой. Для нее курение было запрещенным удовольствием, лучиком света в темном царстве лишений, из которых состояла жизнь в организации «Виноватых». В ее случае жертвой было бы бросить курить во второй раз, не иметь возможности затянуться первой сигаретой утром, сигаретой столь приятной на вкус и запах, что порой она, лежа в спальном мешке, выдувала кольца дыма в потолок – просто забавы ради.
