– Целая жизнь. – Мэтт Джеймисон взял чашку, вдохнул пар, поднимавшийся от напитка, потом, так и не глотнув чаю, снова поставил чашку на стол. – Мы все жили в мире грез.
– Я смотрю на фотографии своих детей, – продолжала Нора, – и иногда даже не плачу. Не знаю, благо это или проклятие.
Его преподобие Джеймисон кивнул, но она видела, что он ее толком не слушает. Мгновение спустя он поднял что-то с пола – это оказался конверт, что был у него в руке на подъездной аллее – и положил на стол. Нора совсем забыла про этот конверт.
– Я принес вам свежий номер своей газеты, – сказал священник.
– Зря утруждались. – Она вскинула руку, пытаясь вежливо отказаться. – Я не…
– Не зря, – резко перебил он ее. В его голосе слышалось предостережение. – Вы должны это прочитать.
Нора тупо смотрела на конверт, который его преподобие пододвигал к ней кончиком указательного пальца. Она издала непонятный звук – то ли кашлянула, то ли рассмеялась.
– Вы серьезно?
– Это о вашем муже. – К чести Джеймисона, он был искренне смущен. – Я мог бы поместить материал о нем еще в октябрьском номере, но придержал, чтоб напечатать уже после вашего выступления.
Нора отодвинула от себя конверт. Она понятия не имела, что за тайна в нем кроется, и знать не хотела.
– Прошу вас, покиньте мой дом, – сказала она. Его преподобие Джеймисон медленно поднялся с табурета, словно его тело и впрямь было набито сырым цементом. С минуту он с сожалением смотрел на конверт, потом покачал головой.
– Мне очень жаль, – произнес он. – Но я всего лишь посыльный.
Вечерами, после ежедневного Приема Пищи и Часа Самообличения, они просматривали досье на людей, за которыми намеревались установить слежку. Теоретически, конечно, они могли следить за кем угодно, но отдельные личности были обозначены как объекты особого внимания – либо потому, что, по мнению Контролеров, они уже созрели для того, чтобы вступить в их ряды, либо кто-то из членов организации обратился с Официальной просьбой держать эти лица под пристальным надзором. Лори глянула на досье, лежащее у нее на коленях: АРТУР ДОНОВАН, 56 лет, Уинслоу-роуд, 438, кв. 3. На фотографии, прикрепленной к внутренней стороне папки, был запечатлен абсолютно обычный немолодой мужчина – седеющий, толстопузый, напуганный до смерти, – толкающий перед собой пустую магазинную тележку по автостоянке; сильный ветер растрепал его зачес, прикрывавший лысину. Разведенный отец двух взрослых детей, мистер Донован работал техником в фармацевтической компании «Мерк» и жил один. Согласно последней записи в досье, вечер предыдущего четверга Донован провел у себя дома, перед телевизором. Вероятно, он почти все вечера так проводил, потому что Лори ни разу не видела его на улице во время своих вечерне-ночных прогулок по городу.
Не соизволив прочитать про себя, как полагалось, молитву во спасение Артура Донована, она закрыла папку и передала досье Мег Ломакс, новообращенной, которую она обучала. Каждый вечер во время Самообличения она ругала себя за этот недостаток, но, несмотря на свои неоднократные клятвы исправиться, снова и снова натыкалась на ограничительные рамки собственной способности сострадать. Артур Донован был для нее абсолютно чужим человеком, и, в принципе, ей было все равно, что с ним случится в Судный день. В этом заключалась печальная истина, и притворяться не имело смыла.
«Я всего лишь человек, – говорила она себе. – В моем сердце нет места для всего человечества».
Мег, напротив, разглядывала фотографию с меланхолическим выражением на лице. Она качала головой и цокала языком, довольно громко, что было неприемлемо для всех, кроме Учеников. В следующее мгновение она достала свой блокнот, начеркала несколько слов и показала записку Лори.
Бедняга. Он такой потерянный.
Лори быстро кивнула, затем потянулась к журнальному столику за следующим досье, подавив в себе порыв взять свой блокнот и напомнить Мег, что не нужно записывать каждую мысль, промелькнувшую у нее в голове. Это она и сама скоро поймет. Рано или поздно все понимали, как только молчание начинало входить в привычку. Просто некоторым требовалось чуть больше времени, чтобы осознать, что в жизни можно обходиться минимальным количеством слов, что о многом можно договориться и молча.
В накуренной комнате их сидело двенадцать человек – команда Наблюдателей, заступающих на вечернее дежурство. Они передавали досье один другому по часовой стрелке. По сути, это был торжественный ритуал, но Лори временами забывала о своей цели и принималась развлекаться, выхватывая пикантные подробности местных сплетен, записанных в досье, или попросту восстанавливала свою связь с неправедным, но колоритным миром, от которого отреклась. Сейчас она чувствовала, что снова поддается этому соблазну, читая досье Элис Саудерман, своей давней подруги, с которой они вместе состояли в Ассоциации родителей и учителей начальной школы Бейли. Вдвоем они три года подряд сопредседательствовали на аукционной комиссии и оставались близки, даже в бурный период, предшествовавший вступлению Лори в секту. Ее заинтриговала новость о том, что буквально на прошлой неделе Элис ужинала в «Траттории Джованни» с Мирандой Эббот, еще одной хорошей подругой Лори, замотанной матерью четверых детей, наделенной великолепным чувством юмора и потрясающим даром имитации. Лори не знала, что Эллис и Миранда дружили. Она была уверена, что за ужином те много говорили о ней, о том, что им не хватает ее общества. Наверняка они были озадачены ее решением покинуть их мир и презирали то сообщество, в котором она теперь жила, но Лори старалась не думать об этом. Она сосредоточилась на вегетарианской лазанье, что заказали ее бывшие подруги, – фирменном блюде в «Траттории Джованни», со сливочным соусом, ароматным, но не очень жирным, с морковью и цукини, нарезанными тонкими, полупрозрачными ломтиками, – представляя, что она тоже сидит с ними за одним столом, потягивает вино, смеется. Чтобы не улыбнуться, Лори плотно сжала губы.
«Прошу тебя, Господи, помоги Элис и Миранде, – молилась она, закрывая папку. – Они хорошие люди. Пощади их».
Читая досье, Лори особенно поражалась тому, сколь обманчиво нормальной казалась жизнь в Мейплтоне. Многие, просто надев шоры, занимались своими пустячными делами, словно Восхищения Церкви никогда и не было, словно они рассчитывали на то, что их мир будет существовать вечно. Восьмилетняя Тина Грин еженедельно брала уроки игры на фортепиано. Двадцатитрехлетняя Марта Коуэн два часа проводила в спортзале, потом, по дороге домой, заходила в аптеку, где покупала упаковку тампонов и номер «Ю.С. уикли»[56]. Генри Фостер, мужчина пятидесяти девяти лет, выгуливал своего вестхайлендского терьера на берегу озера Филдинг, часто останавливаясь, чтобы пес его мог справить нужду. Тридцатисемилетнего Ланса Микульски видели, как он входил в магазин «Виктория сикрет»[57] в торговом центре «Две реки», где он купил несколько комплектов женского нижнего белья. Лори это покоробило, тем более что жена Ланса, Пэтти, сейчас сидела в этой же комнате и досье ее супруга вскоре должно было попасть к ней в руки. Пэтти ей казалась приятной женщиной – хотя многие люди, вынужденные молчать, кажутся приятными, – и Лори ей глубоко сочувствовала. Она по себе знала, каково это – читать непристойные подробности о жизни собственного мужа в присутствии целой комнаты твоих товарищей, которые уже ознакомились с данной информацией и теперь делают вид, что ничего не замечают. Но ты знаешь, что они поглядывают на тебя, проверяют, сумеешь ли ты сохранить самообладание, отрешиться от таких низменных эмоций, как ревность и гнев, и сосредоточить свои мысли на том, о чем до́лжно думать, – на грядущем.
