В отличие от Пэтти Микульски, Лори не просила в официальном порядке установить наблюдение за ее мужем – только за дочерью. В том, что касалось ее лично, Кевин был сам по себе: он был взрослый человек и сам принимал решения. Просто так уж получилось, что в числе принятых им решений были и такие, когда он дважды счел возможным наведаться в гости к двум разным женщинам. Лори, на ее беду, пришлось просматривать досье на этих двух женщин, за их души она должна была молиться – но это уж вряд ли!
Лори не ожидала, что она так остро отреагирует на измену мужа. С болью в душе представляла она, как он целует другую женщину, раздевает ее в незнакомой спальне, а после секса они умиротворенно лежат рядом. Но она не плакала, ничем не выдала свою боль. Это случилось лишь однажды с тех пор, как она ушла из дома и поселилась здесь, в тот день, когда она открыла досье своей дочери и на внутренней стороне обложки папки вместо знакомой школьной фотографии длинноволосой милой десятиклассницы с очаровательной улыбкой увидела нечто похожее на фотопортрет обритой наголо малолетней преступницы с большими тусклыми глазами – снимок девочки, нуждающейся в материнской любви.
* * *
Они сидели, притаившись за кустами на Расселл-роуд, глядя сквозь листву на входную дверь белого дома с кирпичной застекленной террасой, построенного в колониальном стиле. Дом принадлежал человеку по имени Стивен Грайс. На его верхнем и нижнем этажах всюду горел свет – значит, скорее всего, сегодня члены семьи Грайс уже никуда не пойдут. Но Лори все равно решила не оставлять пост. Это будет тест на упорство – самое важное качество для Наблюдателя. Мег, обхватив себя руками, чтобы согреться, ерзала, сидя рядом с ней.
– Черт, – прошептала она. – Холодно.
Лори, прижав палец к ее губам, покачала головой.
Поморщившись, Мег беззвучно произнесла: «Прости».
Лори пожала плечами, не стала раздувать скандал из-за этой оплошности. Для Мег это было первое дежурство в Ночном Дозоре; ей понадобится время, чтобы привыкнуть. Не только к скуке и тяготам физического характера, но и к неловким, даже хамским ситуациям, когда не имеешь возможности заполнить безмолвие разговором, вынужден практически игнорировать человека, который дышит рядом с тобой. Это шло вразрез со всеми нормами социального поведения, что вдалбливаются с детства, особенно если ты женщина.
И все же Мег никуда не денется, привыкнет со временем, как привыкла Лори. Возможно, даже оценит то ощущение свободы, что приходит с молчанием, покой, что поселяется в душе после отказа от вербального общения. Лори поняла это в ту зиму после Восхищения Церкви, когда она все свое время проводила с Розали Сассман. Если слова бесполезны, лучше держать их при себе или даже вообще ни о чем не думать.
Какая-то машина, свернув на Расселл-роуд с улицы Монро, прогрохотала мимо, омыв их серебристым сиянием фар. После водворилась еще более глубокая тишина – абсолютное безмолвие. Лори смотрела, как с почти голой кроны стоявшего у тротуара клена слетел лист и, кружась в свете уличного фонаря, беззвучно опустился на землю. Совершенство мгновения нарушила возня Мег, рывшейся в кармане своего пальто. Как показалось Лори, она копошилась довольно долго и наконец вытащила блокнот, на котором черкнула короткий вопрос, едва читаемый при свете луны.
Который час?
Лори вскинула руку, чуть задрала на ней рукав и пальцами постучала по запястью, на котором не было часов. Тем самым она стремилась донести до своей молодой спутницы, что для Наблюдателя время не имеет значения: нужно не ждать чего-то, а просто сидеть тихо, сколько бы ни потребовалось. Если повезет, это, возможно, даже понравится, ты начнешь воспринимать ожидание как некую форму медитации, способ установления связи с Богом. Порой так и случалось. Летом бывали ночи, когда воздух, казалось, был пропитан умиротворяющим присутствием Господа; можно просто закрыть глаза и вдыхать Его. Но, видя, что Мег расстроена, Лори вытащила свой собственный блокнот – хотя до этого надеялась, что писать ей не придется, – и большими печатными буквами вывела одно слово:
ТЕРПЕНИЕ.
Несколько секунд Мег, прищурившись, смотрела на него, словно для нее это было незнакомое понятие, потом робко кивнула в знак согласия. И храбро улыбнулась. Она ей благодарна, догадалась Лори, за эту коротенькую записку, за то, что ей вообще ответили.
Лори тоже улыбнулась Мег, вспоминая время собственного ученичества, как она страдала от чувства полной изолированности, оторванности от всех, кого она любила. Розали Сассман к тому времени уже перевели из Мейплтона, она помогала создавать отделение их организации на Лонг-Айленде. Ощущение одиночества усугублялось еще и тем, что Лори бросила всех своих родных и близких по собственной воле. Решение это далось ей нелегко, но теперь, оглядываясь назад, она понимала, что оно было не только верным, но и неизбежным.
После того, как Розали переселилась на улицу Гинкго, Лори постаралась вернуться к прежней жизни, пытаясь снова стать примерной женой и матерью, принимать активное участие в жизни города. Какое-то время она блаженствовала от того, что на нее больше не действует силовое поле горя ее лучшей подруги – она снова занималась йогой и общественной работой, подолгу гуляла вокруг озера, следила, чтобы Джилл выполняла домашнее задание, беспокоилась о Томе, пыталась восстановить отношения с Кевином, не скрывавшим недовольства отсутствием супружеской заботы, – но чувство душевной раскрепощенности скоро прошло.
Своему психотерапевту она призналась, что это напоминает ей то время, когда она вернулась домой на лето после первого года учебы в Университете Ратджерса[58]. Она окунулась в теплую атмосферу семьи и друзей, понаслаждалась ею пару недель, а потом почувствовала себя в западне. Ей не терпелось вернуться в университет, она скучала по своим соседкам, по своему симпатяге-парню, с которым там познакомилась, по занятиям, по вечеринкам, по веселой болтовне перед сном. Тогда она впервые осознала, что именно та жизнь и есть настоящая, а с этой, несмотря на все, что она здесь обожала, покончено навсегда.
Конечно, она тосковала не по романтике и треволнениям университетской поры. Ей не хватало того, что она переживала с Розали – скорбь, гнетущая безысходность тех долгих дней, что они проводили в молчании, перебирая фотографии Джен, пытаясь постичь мир, в котором больше не было этой чудесной девочки. Сознавать это было ужасно, трудно было смириться с беспощадной безысходностью случившегося, но Лори казалось, что в какой-то степени это реальнее, чем оплачивать счета, или планировать весенний благотворительный вечер в пользу библиотеки, или напоминать себе о том, что надо бы купить пачку лапши в супермаркете, или поздравлять дочь с тем, что она набрала 92 балла за контрольную по математике, или терпеливо ждать, пока муж перестанет охать и стонать и слезет с нее. Именно от всего этого теперь ей хотелось убежать – от нереальности ее нынешнего существования, когда приходилось притворяться, что жизнь более или менее наладилась, что они просто наскочили на ухаб и должны двигаться дальше, выполняя свои обязанности, произнося пустые фразы, наслаждаясь простыми радостями, которые по-прежнему настоятельно предлагал им окружающий мир. И она нашла то, что искала, в организации «Виноватых» – тяготы и унижения, которые, по крайней мере, создавали впечатление, что твое существование имеет хоть какое-то отношение к реальности, что ты больше не занимаешься самообманом, не тешишь себя фантазиями, которые грозят поглотить всю твою оставшуюся жизнь.
