— Большое тебе спасибо за совет. Представь, мне эта мысль тоже приходила в голову. Как, по-твоему, все тут у нас устроено? — И жестом указал на приспособления для защиты тех, кто работал и все еще иногда работает тут, в павильонах. Приспособлениями этими оказались большие пряжки или броши, которые следовало носить возле уровня горла.
Вскоре послышались хлюпающие шаги, и в дверях появилась Дабиб, закутанная в просторный темный плащ, один из старых армейских плащей мужа. Она стояла у двери, не глядя на Бен Ата, но внимательно и проницательно уставившись на Эл-Ит, которая ей улыбалась. Из рук Бен Ата Дабиб взяла брошь, сделанную из тусклого желтого металла, очень тяжелую, приколола ее у горла к вырезу платья и легко ступила в комнату, оставив свой промокший плащ в портике, на полу.
На короля она даже не взглянула, ждала, что скажет Эл-Ит. И та вдруг догадалась, почему Дабиб избегала смотреть на Бен Ата. В этой жуткой стране, где антагонизм неразрывно связан с понятием поиметь, — или, как у них тут принято говорить, с сексом, — все это, вероятно, означало, что они поимели друг друга. Она ли его, он ли ее — смотря как рассуждают эти варвары, — но сейчас Эл-Ит такие подробности не интересовали.
Увидев Дабиб, аккуратную, приветливую, толковую и достойную женщину, судя по всему, способную понимать тонкий юмор, которая стояла и ждала распоряжений, Эл-Ит решила максимально использовать сложившуюся ситуацию.
— Садись, Дабиб, пожалуйста. — Эл-Ит жестом указала ей на кресло, которое освободил Бен Ата.
И тут Дабиб взглянула на Бен Ата. Она мгновенно просчитала, насколько велика опасность разоблачения, и убедилась, — совсем даже невелика, так что можно смотреть, и теперь, в ожидании приказа, все же обратила взгляд к своему хозяину.
Но тот во всем положился на Эл-Ит и стоял как страж, наблюдая за сценой со стороны. Дабиб уселась.
— В нашей стране затевается большой фестиваль песен и сказаний. Мы часто такие проводим, но этот будет особенный.
Дабиб уже насторожилась и была бдительна: взгляды женщин встретились, и взгляд Дабиб предупреждал. Эл-Ит едва заметно кивнула, как бы желая сказать: «Все поняла, не бойся». Бен Ата не уловил этого едва заметного обмена мыслями, понял только одно — боялся он напрасно. Созерцание этих двух женщин, сидящих напротив и готовых по возможности взять друг от друга лучшее, не могло не смягчить его, и в то же время что-то его беспокоило. Увидев, что между ними мгновенно установилось взаимопонимание, он почувствовал себя исключенным из общения, оставленным за бортом.
С преувеличенно саркастическим видом Бен Ата принял солдатскую осанку, выпрямился во весь свой рост.
— Мы хотим попробовать отыскать песни, забытые или полузабытые, из которых можно узнать о прошлом.
— Понятно, госпожа.
И опять две пары глаз изучающе всматривались друг в друга.
— Но ничего страшного… — при этих словах Эл-Ит сделала крошечную паузу и продолжала: — даже если ты ничего не вспомнишь. Просто по моей просьбе Бен Ата вызвал тебя, чтобы нам поговорить. Тебе на самом деле нечего беспокоиться… — Тут Эл-Ит сделала еще одну паузу и подождала, пока Дабиб, в свою очередь, чуть заметно кивнет. — Это всего лишь моя прихоть. Каприз! — И она притворилась женщиной, подверженной капризам и привыкшей к их мгновенному исполнению, — эдакой пустышкой, вечно довольной собой.
— Понятно, госпожа.
— Мне бы хотелось, чтобы ты обращалась ко мне по имени.
— Его трудно запомнить. — Тон Дабиб был извиняющимся, буквально мольба.
— У нас есть всякие песни, вот, например, давеча мы слушали песни в исполнении детей, и вдруг поняли, что частично их подзабыли. Иной раз в текст вносят изменения, — ну, что-то в этом роде. Может быть, у вас тоже так бывает?
— Вполне возможно.
— Как раз я слышала здесь одну песню, в прошлый приезд. Мотив был примерно такой… — И Эл-Ит выстукала пальцами на крышке стола ритм.
Дабиб уловила мотив и кивнула.
— Это случайно не женская песня?
— Ее все поют, госпожа.
— Может быть, на этот мотив в разные времена сочиняли разный текст? — небрежно предположила Эл-Ит.
— Да, по-моему, иногда у нас такое бывало, — подтвердила Дабиб.
И все это время Бен Ата был бдителен, как никогда в жизни.
Он прекрасно отдавал себе отчет, что эта встреча двух женщин проходит на том уровне взаимопонимания, который ему на данный момент не доступен. Он был намерен понять. Но самым сильным его ощущением было сомнение, ум его метался между логикой и интуицией. И главным было ощущение того, что его исключили, бросили, — Бен Ата чувствовал себя маленьким ребенком, перед носом которого захлопнули дверь.
— В этой песне что-нибудь говорится о горнем свете? — поинтересовалась Эл-Ит.
— О горнем свете? Не уверена. Такого варианта я вроде бы не слышала.
Но глазами она говорила «да», глаза просили и молили Эл-Ит не предавать ее. Эл-Ит поняла, что ее впечатление о здешних женщинах не просто было правильным, — она их недооценила. Она догадалась, что здесь существует что-то вроде подпольного движения.
— Спеть вам одну версию? — предложила Дабиб. — Она очень популярна.
— Да, хотелось бы послушать.
— Это очень старая песня, госпожа. — Дабиб откашлялась и встала позади стула, держась за него одной рукой. У нее оказался чистый сильный голос, и, очевидно, она любила петь.
Я прекрасней всех на свете,
Заманю любого в сети!
Хоть солдат, хоть генерал,
Только взглянет — и пропал!
Теперь до женщин донеслось сердитое пыхтение Бен Ата.
Они не смотрели на него: обе знали, что правителя Зоны Четыре охватил пароксизм ревности. Все теперь стало совершенно ясно для Эл-Ит. Она удивлялась своей бестактности и одновременно обрадовалась, как всегда, тому как события планомерно разворачивались одно за другим, попеременно освещая все грани истины, давая возможность перспективы.
Эл-Ит поняла, что Бен Ата собирался поиметь эту женщину, а та не хотела, чтобы ее имели. Она знала, что ум Бен Ата воспламенен ревностью и подозрениями. Оставалось только одно — ждать, как развернутся события, ждать и наблюдать.
А Дабиб все пела:
Даже тем, кто очень ловок,
Не понять моих уловок,
Мигом голову вскружу,
Никого не пощажу!
Станешь, милый, ревновать,
Станешь руки целовать,
О свиданье умолять,
Мне все деньги отдавать!
Ее сильный голос умолк, наступила глубокая тишина, в которой слышался шум затихающего дождя.
