Даже у собак есть определенные нормы поведения. Каковы же они у меня? Как я веду себя, или, хотя бы, как я осмысливаю свое поведение?
«Представление должно продолжаться». Я всегда верил в это и жил этим... Но почему оно должно продолжаться? Особенно когда ты знаешь, что некоторые из них просто ужасны? А потому, что ты дал согласие участвовать в нем, потому что этого ждет публика, она заплатила за развлечение и вправе ждать, что ты выложишься на всю катушку. Ты обязан сделать это ради нее. Ты обязан сделать это также ради режиссера, менеджера, продюсера и остальных членов труппы, ради тех, кто учил тебя ремеслу, ради тех, кто бесконечными вереницами уходит в глубь веков — к театрам под открытым небом с сидениями из камня, и даже ради сказочников, которые, сидя на корточках, изумляли своими рассказами разношерстную толпу на рыночных площадях. Благородное происхождение обязывает.
Я пришел к выводу, что то же самое справедливо для любой профессии. «Око за око». «Строй на ровном месте и на должном уровне». «Клятва Гиппократа». «Поддерживай команду до конца». «Честная работа за честную плату». Такие вещи не нуждались в доказательствах; они были составной частью самой жизни — и доказывали свою справедливость, пройдя сквозь множество столетий, достигнув отдаленных уголков Галактики.
И вдруг я понял, что имел в виду Бонфорт. Если существовали какие-то основополагающие этические знания, которым оказались не страшны пространство и время, то они должны быть равно справедливы как для людей, так и для марсиан. Они оказались бы справедливыми на любой планете, вращающейся вокруг любого из солнц — и если люди не поведут себя в соответствии с ними, им никогда не завоевать звезды, потому что какая-нибудь более развитая раса низвергнет их за двурушничество.
Ценой экспансии являлась добродетель. «Не уступай ни в чем ни на йоту» было слишком узкой философией, чтобы она могла оказаться действенной на широких космических просторах.
Но Бонфорта никоим образом нельзя было назвать слепым поклонником мягкости и доброты. «Я не пацифист. Пацифизм — это сомнительного свойства доктрина, согласно которой человек пользуется благами, предоставленными ему обществом, не желая за них платить — да еще и претендует за свою нечестность на терновый венец мученика. Господин Спикер, жизнь принадлежит тем, кто не боится ее потерять. Этот билль должен пройти!» С этими Словами он встал и пересел на другое место в знак одобрения возможного применения силы я выяснении позиций и урегулирования разногласий, которое его собственная партия на съезде решительно отвергла.
Или еще: «Признавайте свои ошибки! Всегда признавайте ошибки! Ошибается каждый — но тот, кто отказывается признавать собственную ошибку, будет неправ всегда! Упаси нас бог от трусов, которые боятся сделать выбор. Давайте встанем и сосчитаем, сколько нас». (Эти слова прозвучали на закрытом собрании партии, но Пенни все же записала их на свой минидиктофон, а Бонфорт сохранил запись — у него вообще было очень сильно развито чувство истории — он тщательно сохранял все материалы. Если бы не это его свойство, мне почти не с чем было бы работать над ролью).
Я пришел к заключению, что Бонфорт — человек моего склада. Или, по крайней мере, такого склада, который я считаю присущим себе. Он был личностью, и ролью этой личности я гордился.
Я помню, что ни минуты не спал во время полета с тех пор, как пообещал Пенни, что появлюсь на аудиенции, если сам Бонфорт к моменту нашего прибытия не сможет быть там. Я, естественно, собирался спать — какой смысл выходить на сцену с опухшими от бессонницы глазами — но потом так заинтересовался тем, что мне предстояло изучить, а в столе у Бонфорта хранилось столько стимулирующих средств, что спать уже не стал. Удивительно, сколько можно сделать, если работать по двадцать четыре часа в сутки, когда никто не мешает, а наоборот, все стараются помочь, чем только можно.
Но незадолго до прилета на Новую Батавию ко мне в каюту явился доктор Кэпек и заявил: — Закатайте-ка левый рукав.
— Зачем? — спросил я.
— А затем, что мы не хотим, чтобы вы, представ перед императором, шлепнулись в обморок от переутомления. После укола вы будете спать до самого приземления. А потом я вам дам стимулятор.
— Что? То есть я так понимаю, вы уверены, что он не придет в себя до аудиенции?
Кэпек ничего мне не ответил, сделал укол. Я попытался дослушать речь, которую поставил незадолго до того, но заснул; должно быть, в считанные секунды. Следующее, что я услышал, был голос Дэка, который с уважением повторил:
— Проснитесь, сэр. Пожалуйста, проснитесь. Мы совершили посадку в Липперши.
Поскольку наша Луна не обладает атмосферой, в принципе, межпланетный корабль способен совершать на ней посадки. Но «Том Пейн», будучи межпланетным кораблем, обречен всегда оставаться в космосе и обслуживаться на орбитальных станциях; сажать его на поверхность спутника можно только в колыбели. Я спал, когда это произошло, потому что слышал, будто поймать яйцо тарелкой гораздо легче. И Дэк был одним из дюжины пилотов, которые только и могли совершить такую посадку.
Мне даже не удалось взглянуть на «Томми» в его колыбели; все, что я смог увидеть, — это внутренние стенки пассажирского туннеля-рукава, который сразу же подсоединился к шлюзу нашего корабля, а позже — пассажирскую капсулу, стремительно умчавшую нас в Новую Батавию. Эти капсулы развивали такую скорость, что при небольшой лунной гравитации где-то в середине пути появлялась невесомость.
Сначала мы направились в покои, отведенные главе лояльной оппозиции — официальную резиденцию Бонфорта до тех пор, пока он не станет после грядущих выборов Верховным Министром. Их роскошь так поразила меня, что я даже вообразить не мог, какой же должна быть резиденция Верховного Министра. Мне кажется, как это ни удивительно, что Новая Батавия — самый пышный столичный город, когда-либо известный в истории; просто стыд и срам, что его почти невозможно заметить снаружи. Правда, это сравнительно небольшой недостаток, если вспомнить, что столица — единственный город во всех Солнечной системе, способный выдержать прямое попадание фузионной бомбы. Возможно, следовало сказать «эффективно противостоять», потому как, конечно, кое-что пострадало бы — в основном, немногочисленные надстройки, находящиеся на поверхности. В покоях Бонфорта имелась одна верхняя комната, расположенная на склоне горы, и с ее балкона, прикрытого полусферическим прозрачным защитным колпаком, были отлично видны звезды и сама матушка-Земля; но чтобы попасть в спальню и кабинеты, нужно было на специальном лифте спуститься вниз сквозь тысячефутовую толщу скал.
