На экране продолжалась прямая трансляция с истерически мигающим красным Live! а в нижнем углу возник маленький квадрат с хроникой покушения.
Процессия из нескольких лимузинов и десятка мотоциклов сопровождения медленно подъезжает к храму; президент, улыбаясь, выходит из машины, застегивая верхнюю пуговицу пиджака; идет к ожидающей его группе священников. К подсветке храма прибавились прожекторы телевизионщиков, и в этом вечернем блеске, в этом единении власти и веры чувствуется имперская мощь, подлинная сила; из следующей машины выходит президент Беларуси, то ли выторговавший себе отдельное появление, то ли поставленный знать свое место; за миг до того как рука президента России встретится с рукой митрополита, раздается мощный взрыв, изображение дрожит; охают репортеры, высоко и нервно кричит раненая женщина; визжа шинами, на дорогу вылетают автобусы, и через мгновение взрываются — в кабинах сидели смертники-пешки, расходный материал. К храму теперь не прорваться, дорога заблокирована, и террористы расстреливают его с двух точек. Их самих не видно, камеры выхватывают лишь опасное мельтешение, жалящее дымящие остатки президентского кортежа желтыми укусами автоматных очередей.
— Смотри, что он орет!.. — крикнул Бугрим, выставив палец в экран, где в этот момент дали изображение с лежащей на асфальте камеры.
Бугрим схватил пульт, очертил и затем увеличил сегмент картинки — молодой охранник нервно орал что-то, глядя прямо на зрителя. Из-за стрельбы его слов не было слышно.
— Выключите… Камеру… — стал повторять Бугрим за движением его губ, — они… видят нас… Прикинь, Антон? Террорюги смотрят телек, чтобы видеть, куда стрелять!
Молодой охранник на экране вскинул руку с пистолетом, но тут пуля ужалила его в шею — он крикнул, сморщился, зажал фонтан бьющей крови рукой, и, собрав последние силы, стал стрелять в камеры. Антон и Бугрим инстинктивно отпрянули от экрана. Изображение пропало и сменилось серым снегом телевизионных помех, который держали больше сорока секунд. Чтобы в это время у зрителей сложилось ощущение катастрофы, понял Антон, чтобы они почувствовали себя брошенными, и ими овладела паника.
Изображение вернулось. Ведущий потрясенно смотрел вбок.
— Так что теперь будет? — растерянно спросил он у кого-то в студии: на него шикнули, и он снова посмотрел на зрителя, по привычке улыбнувшись. Улыбка выглядела жалко.
— Нам только что стало известно, что жизнь президента вне опасности. Террористы уничтожены. Кадры с места событий, пожалуйста…
Картинку дали не сразу. Теперь монтировали в другом темпе — меньше склеек, длинными кадрами, на средних планах. Президент без пиджака, рука обмотана бинтом с проступающей кровью, бледный и решительный, идет к дымящемуся микроавтобусу, откуда в него стреляли. Теперь это место ярко освещено и не кажется страшным. На обугленных трупах шипит, лопаясь пузырьками, пена из огнетушителей.
— Чем же их поджаривали так? — спросил Бугрим, нервно почесывая щеку. — Из гранатометов, что ли, херачили? Теперь и не разобрать, кто…
Оказался неправ. Вместе с президентом камера нырнула дальше и увидела из-за его плеча в белой рубашке тела еще шестерых нападавших — их оттащили и сложили рядком у бордюра.
— Я хочу сделать заявление, — сказал президент.
Ожидая, пока репортеры займут удобную для съемок позицию, он поежился — то ли от пережитого стресса, то ли от холода наступающей ночи. Кто-то подал ему одежду — это оказалась черная куртка штурмового подразделения ФСБ с желтой флуоресцентной аббревиатурой ведомства на груди и рукавах.
— То, что произошло сегодня, бросает вызов нашей стране, нашему народу, нашей культуре. Жестокий и коварный враг посмел напасть на нас в самом сердце нации, на пороге нашей национальной святыни, в месте, священном для каждого русского человека. Подверглось надругательству все, что для нас дорого, близко и свято. От лица всего русского народа я заявляю — с Россией нельзя разговаривать на языке насилия, угроз и шантажа. Враг пытается погрузить нашу страну в хаос. Время, которое пришло, будет временем тяжелой борьбы, горьких утрат, временем опасности. Но бросивший вызов почувствует силу нашего гнева! Как сказал наш великий предок, кто с мечом к нам придет, от меча погибнет. Я хочу сказать народу, доверившему мне власть, и тем, кто на эту власть покушается… Я клянусь отдать все силы этой борьбе!
За спиной президента в кадре появился молодой мужчина в костюме с порванным плечом, всклокоченными волосам и кровавой ссадиной на лбу, пресс-секретарь. Он хотел что-то сказать президенту, но охрана не пустила его. Он стал настаивать — президент обернулся и коротким кивком успокоил охрану. Молодой человек приблизился к президенту и взволнованно зашептал ему на ухо.
Президент обернулся к камере. Лицо его побледнело и вытянулось.
— Мне сообщили, что от нанесенных террористами ран скончался мой друг и лидер своего народа, президент Республики Беларусь. Этот великий человек отдал самое дорогое, что у него было, свою жизнь, служа народу. Мы никогда не забудем этой страшной и великой жертвы. И я не успокоюсь, пока не будут похоронены все, кто стоял за сегодняшним покушением!
В уголке его глаз блеснуло.
— Вместе с братским белорусским народом мы скорбим об утрате лучшего из ее сыновей.
Через несколько мгновений он скрестил руки перед собой на груди буквой Х, так, чтобы кулаки упирались в плечи, давая понять, что съемка закончена. Изображение застыло в стоп-кадре, съежилось до четверти экрана, и президент, скрестивший руки, уплыл за правое плечо диктора. Картинка получилась мощная — лицо президента было мужественным, почти свирепым, через бинт на руке просачивалась кровь, а в глазах, блестящих слезой, уместились и гнев, и скорбь. Руки, сложенные на груди андреевским крестом, придавали ему вид жреца.
— Как говорится в совместном заявлении пресс-центров МВД и ФСБ, покушение было спланировано и осуществлено радикальной исламистской группировкой «Джаафар», — читал диктор с телесуфлера, — которая в последние годы считается одной из наиболее…
— Почему муслимы? — поинтересовался Антон.
— За исламистов удобнее прятаться, — пожал плечами Бугрим. — С одной стороны, не возникает сомнения, что они на такое способны. На то и муслимы, чтобы стрелять и взрывать. В их мотивы лезть никто не будет, достаточно бороды и Корана в машине. А с другой — они слишком размыты. Слишком транснациональны. За их спины можно кого хочешь вписать, по очереди, хоть в стране, хоть за пределами. Быдляк уже сигнал получил: виноваты черные. А верхушке осталось выбрать, на кого бирку повесить. Или мы с Китаем против Америки, или с индусами против Китая, или с Америкой против тех и других. Скоро до нас доведут, кто рулит «Джаафаром».
