И вот — пожалуйста.
Всю ночь Мэгги провела без сна — даже вспомнила былые уроки гипер-чань — и под утро нашла весьма зыбкое решение, этакий призрачный компромисс: раз этот чертов Клондайк, по словам анкла, столь напоминает Землю, то можно считать, будто Мэгги просто переезжает на другой материк — просто этот материк находится дальше, чем Австралия. Та же Земля. Вот и все.
Так Мэгги оказалась во чреве видавшего виды транспортника «Моисей-17». Все остальные пассажиры, не считая разнообразного скота в трюмах, конечно, были чем-то неуловимо похожи на анкла Джея: в корабельной столовой регулярно собиралась толпа фермеров с чадами и домочадцами, будто только сошедшая с экрана архаического вестерна. Впрочем, это-то как раз Мэгги удивляло мало — на Земле полно было разных групп, так или иначе помешанных на ушедших эпохах, но вот единодушный энтузиазм и радостные, не знавшие фэйс-мэйка, лица попутчиков, особенно при обсуждении планов строительства новой жизни на Клондайке, на первых порах выводили девушку из себя, и она даже несколько раз прибегала к форсированной медитации, чтобы не ляпнуть что-нибудь лишнее или не швырнуть на пол поднос с едой, и, торопливо заглотив жиры, белки и углеводы, поспешно убегала в свою каюту.
Однако до Клондайка пилить предстояло целых две недели — Мэгги постепенно втянулась. И даже поддерживала за чашкой декофенированного кофе беседы с румяными домохозяйками, пока их супруги смаковали эрзац-сигары и неторопливо потягивали слабоалкогольный бренди. Впрочем, со временем выяснилось, что будущие фермеры — люди с изюминкой, и в их дорожные припасы входит и вполне настоящий, в сорок три градуса, виски, который они из-под полы разливали в пластиковые стаканчики, демонстрируя тем самым внешнюю лояльность к положенным на время перелета ограничениям. Хмурый анкл Джей — вот, кстати, оказался тип так тип: слова лишнего не вытянешь, только при упоминании всякого скота и оживлялся! — тоже был не лыком шит: в специальном внутреннем кармане жилетки у него всегда лежала металлическая фляжка с тем же дивным напитком; однажды он потихоньку плеснул виски Мэгги в кофе — щедро плеснул, и жизнь на некоторое время стала веселее.
Мэгги даже сходила в трюм полюбоваться на овец. Ну а потом…
…Мэгги очнулась, когда ей на голову свалилась жилетка. Она с трудом приподнялась и сквозь прорезь сфокусировала взгляд на удаляющемся силуэте анкла: Чесотка трудно брел к какому-то низкому бетонному кольцу. Дошел и схватился за край. Погладил.
Вдруг невдалеке от анкла Джея, прямо из воздуха, материализовался высокий тип в белом и с вызывающей красной бородой, включил лазерный меч, такие Мэгги видела по кибер-видео, и замер в позе явной угрозы. Анкл живо развернулся — чуть не упал, но уткнулся спиной в бетонный сруб, и в руке его уже был пистолет, и ствол глядел прямо в живот напавшего.
Что же он не стреляет?
Надо стрелять.
Давай, анкл, давай, старик!
И тут на сцене появился еще один персонаж — низкий, кривоногий китаец, — он проворно подкатился к типу в белом, замахал на него рукой и сказал…
Джейсон Чесотка искренне считал, что жизнь — дерьмо. И, как Чесотке казалось, у него были для того все основания.
Он с рождения спал и видел быть фермером — наверное, Джейсон родился гораздо позднее, чем был должен. Природа изредка, исключительно для разнообразия, откалывает подобные штуки. Берет человека с мозгами и втыкает его в средневековье, и несчастный всю жизнь парится, изобретая то да се, и не имеет ровно никакой возможности увидеть, как вертолет или, скажем, подводная лодка, выполненные по его чертежам, наконец взбороздят соответствующую стихию. Потомки говорят: ах, он опередил свое время! Представьте, что было бы, если…
А вот Джейсон — свое время явно пропустил. Природины штучки. Неужто права?..
Он был бы прекрасным ковбоем, этот Чесотка, он скакал бы по степи на лихом скакуне, твердой рукой арканил кого нужно, по вечерам посещал салун и пил там виски, а то и ввязывался бы в потасовки местного значения. И разводил бы с наслаждением всякий скот, вставая в несусветную рань, и любовался бы на всю эту красоту, когда на мили вокруг нет ни единого чужого, лишнего человека.
Сутолока Земли угнетала его. Чесотка не блистал умом, но понять, что он чужой в этом переполненном человеческом муравейнике, у него мозгов хватило еще в раннем детстве. Родители звали его букой, но их уже давно не было на свете; младший брат — продукт жизнедеятельности отчима — над Джейсоном втихомолку посмеивался, а однажды, когда Чесотка как следует угостил его любимым виски, стоящим, между прочим, как и все натуральные продукты, бешеных денег, назвал замшелым динозавром, сопротивляющимся прогрессу. «Ты пойми, братик, — толковал пьяный Ричард, — сейчас нужно стремиться к звездам, а не племенных овец чесать за ухом! Да и кому нужны эти твои вонючие овцы, когда в каждом, даже самом примитивном жилом блоке есть пищевой синтезатор, и он в момент выдаст тебе все, что желудку приспичит, и — заметь! — это будет экологически чистая, лишенная намека на вредность организму пища. А овцам — овцам место в зоопарке, пусть на них любуется подрастающее поколение, а нам пора в космос. Овцам на Земле не место. Да и ты устарел, прямо реликт ходячий». — «Ну так и вали к своим сраным звездам, — ответил тогда Джейсон и, чтобы не врезать братцу, поскреб свой длинный нос. — Если они тебе милее. Пошел ты. Жри свои суррогаты из синтезатора. А я буду делать то, что мне нравится. И точка». На том и расстались.
Чесотка продолжал трудиться в экспериментальной лаборатории Аллахабада — здесь, в приближенных к естественным условиях, содержались и наблюдались всякие стремительно отходящие в прошлое животные, в том числе и милые его сердцу овцы. На подобную работу никто не хотел наниматься: слишком грязно и велика опасность заразиться какой-нибудь животной болезнью, но Джейсону работа была в самый раз. И платили очень неплохо. Прямо скажем, щедро платили.
Потом Джейсон подался в Тибет: там еще остались яки, всего голов сто пятьдесят, а кроме того, и это самое важное, на высокогорном плато обнаружилась маленькая община — «Ковчег» — таких же, как он, реликтов, которым простая трава была милее и понятней, чем весь прогресс с его далекими звездами, вместе взятыми. Хорошая компания обитала в двухэтажном широком и длинном доме, из западных окон которого круглосуточно были видны сияющие небоскребы Лхасы. Поэтому новые почвенники по вечерам собирались с восточной стороны общежития — там, хвала богам, еще царила пропасть, на дне которой, правда, уже копошилась огромная стройка. Пропасть была глубокая, и огней прожекторов пока не было видно, но любители яков не чувствовали себя в безопасности: они понимали, что их зыбкий оазис — явление временное и, когда из глубины к небу потянутся этажи «Тибет-скайсити», а как раз на месте двухэтажного дома в сторону Лхасы пройдет очередной хайвэй, идиллии настанет конец и придется что-то решать. Жизнь — дерьмо. Как ни крути.
