— Говорил, — серьезно кивнул Вараксин. — А теперь, дружок, выгляни в иллюминатор. Как, по-твоему, где мы?
Алеша послушно повернул голову к иллюминатору. До самого горизонта, близкого и заметно округлого, простиралась голубая ледовая равнина, а над горизонтом, заливая равнину призрачным светом, вставал рыжеватый, до боли знакомый Юпитер. Старина Джуп.
Чуть поодаль от него, в непроницаемой черноте космоса, сверкали яркие немигающие звезды.
— Ну, так где мы? — настойчиво повторил Вараксин.
— Не знаю… — пролепетал Алеша. Кто-то присвистнул; кто-то, кажется, Волына, пробормотал: «Ну и дела…»
— Это что же, — заговорили в проходе, — получается, парень не знал, куда летел? Так нам что, возвращаться теперь?
— Эх, — огорченно протянул толстяк Пуртов, — плакал отпуск. На него тотчас зашикали: «У человека горе, а ты…»
— А что я? — огрызнулся Пуртов. — Я ничего. Я как все…
Повисло тягостное молчание. Алеша готов был от стыда лопнуть. Так опозориться перед ребятами… Ему казалось, Галка смотрит на него с негодованием и презрением… А хуже этого на свете ничего не могло быть.
Нарушил затянувшееся молчание Дворецкий, вывалившийся из кабины пилота и обиженно возопивший: «Ну скоро вы там? У меня все ноги затекли, пока долетели, а вы тянете…» Трагикомичность момента прошла мимо него.
Тут же загалдели все разом: «В самом деле… раз уж проделали такой путь… давайте покатаемся…» – «Эй, Дворецкий! Все ноги, говоришь? Сколько их у тебя?» – «Ребята! Кто видел мои коньки? Они вот тут, под сиденьем, были…»
Кто-то подошел к Алеше. Он поднял глаза и увидел Галку. В руках у нее была запасная пара коньков.
— Пойдем, что ли, чемпион, — позвала она.
…Они стояли, взявшись за руки, на вершине высочайшей горы Европы. Европа – одна из лун Юпитера. Она сплошь покрыта льдом, невероятно гладким, а под ним – пятьдесят километров холодной воды, в которой ходят неясные гигантские тени. Ледовые катки Европы… Они простирались внизу, подобно синему стеклу. Они были похожи на застывший газ, прозрачный, весь в таинственных разводах, какие бывают, когда в стакан воды уронишь каплю синьки. Тут и там виднелись черные точки людей на коньках. Они разгонялись по склону горы, пулей вырывались на простор бескрайней долины и неслись во весь дух по идеально гладкому катку, созданному природой. Алеша никогда не видел ничего подобного. Это было так красиво, что дух захватывало… И рядом была Галка. О чем мечтать еще?
Он знал, о чем. Теперь – знал. О том, чтобы подпрыгнуть на месте, молодецки гикнуть – и сорваться туда, вниз, где только простор, скорость – и свобода! Свобода, которой не испытаешь больше никогда и нигде, кроме как на ледовых катках Европы.
Бобков Михаил
085: Подарок
Хоть Катя и выглядит взрослее Сани, но все равно она девочка и потому дура дурой! Ну, скажите, кто старше семи лет будет сидеть в песочнице и с увлечением лепить куличики? А Кате, кстати, уже двенадцать!
В возрасте Кати Саня ни разу не сомневался. А что сомневаться-то? Выглядишь на двенадцать, значит, тебе двенадцать. Вон, и Зоя Валентиновна, учительница, всегда говорит: «Женщине столько лет, на сколько она выглядит!»
Зоя Валентиновна, она вообще умная, даже несмотря на то, что не замужем. А то, что мама на нее постоянно сердится, так это обычное дело между подругами. Тем более здесь, на плато Кидония – самой неосвоенной части Марса. Тут все на всех постоянно сердятся. Жизнь ведь тяжелая.
Больше всего, конечно, сердятся на Саню. И всегда он, разумеется, не виноват. Просто так получается.
И больше всего на Саню сердятся, когда он говорит правду. Вчера, например, назвал Катю дурой. Так на него все взрослые обиделись. И накричали. Но ведь он прав! И все это понимали! Сидит целыми днями в песочнице, да еще и в Деда Мороза верит! Вот уж ни в какой шлюз не лезет!
Да и ладно бы просто верила, так еще и не сомневается, что он прилетит этой ночью с Земли и принесет подарки.
Саня как такое услышал, вообще чуть было дара речи не лишился. Даже он в свои десять лет знает, что от Земли до Марса как минимум 55 миллионов километров. И ни один Дед Мороз, будь он хоть трижды волшебником, не сможет пролететь это расстояние за одну ночь. Ведь не может же он двигаться быстрее скорости света? А скорость света – самая большая скорость в мире. Да что в мире, во всей Вселенной! Так Зоя Валентиновна говорит. А она все знает!
Так нет, когда Саня все это сказал Кате, и та разревелась, как маленькая, прибежали взрослые и начали ругать Саню, словно он во всем виноват. И все добавляли: «она же селенитка». Как будто Саня и так не знает, что Катя на Луне родилась и сюда ее привезли лечиться. Это вообще всем известно! Вон, два санитара постоянно неподалеку от Кати на случай, если что случится. Ну и что?
Саня вздохнул и пнул какую-то трубу, хотя делать это было категорически запрещено.
— Но ведь надо куда-то злость деть! — пробормотал Саня, как бы оправдываясь перед трубой, которая от такого обращения протяжно загудела, словно жалуясь. Услышав ее, другие трубы тоже загудели, но по-иному.
— Ладно-ладно! Виноват! Извиняюсь! — произнес Саня, чувствуя себе жутко виноватым. И на всякий случай поклонился, как делали в каком-то старом фильме про Землю. Мама тогда еще сказала, что это очень вежливо.
— И чего это ты перед трубами поклоны бьешь? — раздалось откуда-то сбоку. Да так громко, что Саня подскочил на месте и чуть было не ударился о другую трубу.
— Ну-ка, ну-ка! Поди сюда, милок! — позвал голос, и Саня почувствовал, как в коленках появилась предательская дрожь. «Милок» – так называл всех старик Петрович, которым пугали друг друга рабочие с очистительной станции. Говорят, что это был самый старый колонист не только здесь, но и вообще на всем Марсе.
— Что застыл как вкопанный? — Петрович, немного прихрамывая, вышел на свет, и его длинная седая борода заблестела, словно намазанная машинным маслом.
— Тут бетон. — Страх, секунду назад сжимавший сердце Сани, обернулся духом противоречия. — Для того чтобы меня вкопать, надо отбойный молоток использовать. А его у меня нет!
Выпалив все это, Саня испугался еще больше. Кто его знает, вдруг Петрович сейчас как разозлится, и что тогда он с Саней сделает, вообще никто не знает. Ведь даже дядя Семен, мамин старший брат, сникал, стоило бригадиру пообещать отправить его к Петровичу на перевоспитание. А дядя Семен был самым высоким и сильным на очистительной станции.
— Логично! — неожиданно согласился Петрович и присел на трубу, отмеченную красной полосой. — Действительно!
