– Погоди, Петр, – сказал он, резко выпрямившись. – Погоди. Ведь тогда получается, все наоборот. Я думал, выводят из строя тех, кто за челобитную. Принятие челобитной выгодно Джимбе. Значит, работают противники Джимбы. Например, его зарубежные соперники по точной электронике. Но ты говоришь, это искусственно созданные сторонники челобитной выходят из строя оттого, что не могут быть совсем уж покорными свободными рабами. Значит, они обработаны не чтобы, погибнув, не выступить за челобитную, а, наоборот, чтобы жить и за нее выступить! Как ее сторонники! Значит, они обработаны не против Джимбы, а за него. И один Бог знает, сколько еще сторонников челобитной в Гласном Соборе являются сегодня такими же куклами, как Ртищев и Гийас! Только их внутренняя убежденность в ненужности челобитной не столь сильна, а порядочность – не столь велика, и они не сходят с ума и не кончают с собой! Господи! Господи, что же это творится! Конец света!!
– Не паникуй, – хмуро сказал Крякутной.
– Я не паникую, – жестко ответил Богдан. – Я даю строгое научное определение.
Некоторое время они опять молчали. Мирно жужжала муха, время от времени сухо и неутомимо трескаясь лбом об стекло. Снаружи, с лугов, летел слитный стрекот кузнечиков – мирный, безмятежный… Кудахтали неподалеку куры. Жизнь продолжалась.
Но то была уже другая жизнь.
– Все же я повторю свой вопрос, – сказал Богдан. – Кто у нас… по своим талантам, дарованиям, способностям… мог бы легче всего сделать это?
– Ты имеешь в виду научные дарования? Сделать – в смысле, вывести пиявку эту? Я уже сказал: светлей головы, чем у Борманджина, я не видал.
– Вы поддерживаете с ним отношения? Знаете, чем он сейчас занимается?
– Ни малейшего представления. Уходя – уходи. Я ушел. – Крякутной запнулся. – Повторяю, у нас эту работу, всю эту работу не мог сделать никто. Но в одном ты прав. Кто-то, в этом деле сильно разбирающийся, здесь быть должен. Потому что сам смотри: прорву пиявок, потребную для таких дел, в Штатах не добудешь, да и тайком, в тайном чемодане каком, не перевезешь. Они – твари капризные, им сосуды нужны, условия. Значит, была как-то с великими ухищрениями переброшена одна, ну, много – две… А у нас должен быть… что-то типа питомника. Чтобы их плодить и держать поголовье на уровне. И в нем – тоже жизнезнатцы высококлассные, не просто бандиты. Ищи питомник, Богдан. Должен где-то быть питомник.
Богдан встал. Коротко поклонился.
– Спасибо, – сказал он. И закончил традиционно: – Ты оказал большую помощь следствию.
– А пошел ты в баню, – угрюмо ответил Крякутной.
Азарт ученого, перед которым откуда ни возьмись возникла увлекательная задача, сделал свое дело – помог решить ее и иссяк, угас. Теперь Крякутной смотрел не на задачу, а на мир кругом нее, на весь привычный мир – и видел пепелище.
Москитово,
22-й день восьмого месяца, вторница,
первая половина дня
Цзипучэ марки «юлдуз», мерно гудя мотором, летел по ровной и широкой полосе Прибрежного тракта. Справа на многие ли протянулись необозримые поля, ровными, четкими, заботливо возделанными прямоугольниками уходящие к темнеющей у горизонта полосе леса. Слева, шагах в двадцати от стремительно мелькающего черно-белыми полосками ограничительного бортика выстроились зеленые березки и осинки, чуть дальше начиналась плотная стена елей и редких высоких сосен. За ними где-то невдалеке был Суомский залив.
Баг задумчиво глядел на стелющуюся под колеса черную ленту тракта, слушая мягко излучаемые магнитофоном напевные звуки ситара Шанкара и изредка затягиваясь сигаретой; Судья Ди сперва, встав, как собака, на задние лапы, разглядывал в окно окружающие пейзажи, а потом свернулся клубочком на заднем сиденье и теперь дремал, порою чутко поводя ухом.
Летом, пару раз в месяц, Баг всегда старался выкроить время и выбраться на целый день в пригородный лес – непременно один. Он сворачивал с тракта на грунтовую дорогу и осторожно уводил повозку в какой-нибудь тихий и безлюдный угол, где выключал мотор, выходил и долго, бездумно бродил между деревьев, касаясь стволов ладонью, слушая птиц, дышал кристально чистым воздухом и наслаждался тишиной. Иногда, повинуясь внезапному порыву, Баг ложился в душистую траву на неожиданно открывшейся взору полянке и долго глядел в бездонное синее небо, ощущая, как медленно и сладостно сливается с окружающей безмятежной естественностью, становится ее частью; и тогда, видимо, приняв его за странный, но вполне дружелюбный холмик, по недвижной груди Бага проползал какой-нибудь жучок-паучок, а затихшие при шорохе шагов кузнечики возобновляли свою вечную песню с новой силой. Недавно на такой полянке Баг попал под нешуточный ливень и час укрывался под густой обвисшей кроной старой березы, да все равно промок.
В такие дни он бывал почти счастлив.
Но ныне путь его лежал не на поиски очередной нетронутой присутствием человека полянки, а в александрийский дачный пригород Москитово, и тому были веские причины.
Утро началось с привычного комплекса тайцзицюань; на соседней террасе Баг с некоторым облегчением увидел обнаженную по пояс фигуру сюцая Елюя. Юноша начал упражнения раньше его и не заметил багова появления, весь поглощенный плавными движениями. Некоторое время Баг наблюдал за ним и окончательно уяснил, что стиль Елюя заметно отличается от его, багова: зарядка сюцая включала несколько довольно резких движений, даже выпадов, в коих Баг усмотрел какую-то внутреннюю агрессию; покачав головой, человекоохранитель заметил себе спросить сюцая, у кого тот брал уроки, – такой стиль Багу был незнаком и малосимпатичен.
Явившийся на террасу вослед за хозяином Судья Ди отнесся к Елюю, скорее, равнодушно – мазнул по нему взглядом, уселся у ограды и стал наблюдать за голубями, о чем-то горячо бубнившими на левой, до сих пор пустующей террасе.
Когда Баг сделал последний выдох, расслабился и открыл глаза, возвращаясь от комментариев Чжу Си на двадцать вторую главу «Лунь юя» к окружающей действительности, сюцай стоял у разделяющей террасы изгороди, поросшей жизнерадостным плющом, и смиренно ждал, когда на него обратят внимание. Баг взглянул на него, и Елюй, расплывшись в радостной улыбке, почтительно поклонился. У Бага на языке вертелся невежливый вопрос: а где, собственно, его, сюцая, олуха такого, неупокоившиеся души носили? он, Баг, уже Яньло-ван знает что стал думать; да что Баг! они с Богданом вместе уже чуть не в розыск собрались подавать сюцая, думая, что юноша влип в какую-то худую историю! Но тут сюцай, опередив заботливого человекоохранителя, стал униженно извиняться за свою беспутность и неразумность, и столько в его голосе было искреннего раскаяния, что Баг не сумел сказать ему приготовленных слов, хотя, конечно, стоило бы.
