По дороге то и дело попадались жители, или служители дворца, соперничая друг с другом в крикливости одежд и сложности прически. Я со своей короткой стрижкой и дорожным костюмом выглядел настоящим плебеем.
Внутри, против ожидания, охраны не убавилось, а наоборот — парни с алебардами и бластерами возвышались через каждые пару метров.
По всему — подданные просто обожают свою правительницу.
Наконец, двери ведущие, как мгновение спустя выяснилось, в зал для аудиенций. И снова охрана, алебарды, бластеры.
Пока шли по коридору, от нечего делать, я читал таблички на дверях, благо дело, местные каракули и здесь дублировались на общегалактическом, напечатанные на офисном принтере, наскоро пришпиленные канцелярскими кнопками, они сообщали: «Слуга четвертой категории Юаньцин», «Слуга второй категории Джианю», «Служба слуг западного округа», «Служба слуг земельной реформы», «Слуга первой категории Гуй».
— После свержения жестокой, несправедливой и антинародной монархии, господ больше нет, — Ха-сунь по ходу дела вводил меня в курс… дела.
— Остались одни слуги.
— Да, слуги. Слуги народа! Выходцы из него. Мы этому народу служим.
Интересно, какое тогда звание у главы их нового правительства: «Слуга-Слуг», «Слуга над слугами». Пересекая полет моей фантазии, Ха-сунь повел меня к двери, на которой красовалось: «Высший Слуга Пин».
Внутри зала для аудиенций роскоши прибавилось, как и крикливости. От обилия золотого рябило в глазах, как и от их птицы, изображения которой натыкали, где только можно. Никогда не думал, что золота может быть так много, и что оно может так раздражать.
Весь зал, выделяя его среди прочих залов прочих правителей, делил на две части неширокий водоем. Вроде речушки неизвестно зачем и почему, протекающей через центр помещения.
На одном берегу, том, на котором оказались и мы с Са-хунем, толпились придворные. Стая тропических попугаев лопнула бы от зависти, узри это сборище модников.
Я отметил, что присутствующие женщины отличались преклонным возрастом и… не особенной красотой. Это и понятно — в зале только одна императрица, никто и ничто не должно затмевать величие ее божественности.
С одного берега «реки» на второй перекинулся узкий мостик. Два человека с трудом бы разминулись на нем.
Если разобраться — мудрое и оригинальное решение. В случае опасности, нападающие лишены возможности атаковать многочисленной группой. Неширокий рубеж вполне способен удержать один человек. Непродолжительное время, но как раз достаточное для ретировки с поля боя охраняемого монарха.
Оригинальное и мудрое решение для… средневековья — того времени, когда возводился дворец и — соответственно — зал для аудиенций.
Сейчас есть бластеры, есть пистолеты, в конце концов, для которых ни мостики, ни водоем не являются преградой. Хотя… раньше были луки, метательные ножи…
На противоположном берегу, на золотом (естественно) возвышении, на золотом (естественно) троне, в окружении охраны, восседала она — ее Несравненное Величество Милостивая, Благодетельная, Главная, Охраняемая, Глубокая, Ясная, Величавая, Верная, Долголетняя, Чтимая, Высочайшая, Мудрая, Возвышенная, Лучезарная, Божественная Императрица Цзинь.
На обстановку кабинета я не обратил внимания, потому что было не на что обращать.
Это потом, со временем, если останется у власти, слуга народа обзаведется старинными вещами, дорогими побрякушками ручной работы и, конечно же, собственными слугами.
Пока мой взгляд бездумно скользил по серым стенам, пока не встретился с взглядом Высшего Слуги.
Именно взглядом. Не знаю как у кого, за давностью лет, множественностью заданий, внешность, даже лица покидают мою память, но не взгляд! Я помню глаза каждого казнимого мной… или мне кажется, что помню.
Глаза Высшего Слуги были глазами усталого, очень усталого человека.
— Слуга Палач прибыл! — громко, словно танцмейстер на балу, возвестил Ха-сунь.
И взгляд, глаза Высшего Слуги изменились. В них что-то вспыхнуло. Что-то новое, пока непонятное мне. В любом случае — усталость ушла.
Ее Несравненное Величество Императрица Цзинь была маленькой янцзынкой средних лет.
Любая другая женщина подобной комплекции затерялась бы в обилии шелковых тканей, укутывающих миниатюрную фигурку, из которых выглядывало кукольное личико с жирно нарисованными бровями и сложной прической. Любая, но не императрица Цзинь. От женщины, от этой хрупкой маленькой фигурки веяло такой властностью, такой силой, что я невольно пошатнулся от удара материй, которые не принято относить к материальному миру.
Женщина сделал знак рукой. Малопонятный мне, но весьма известный Са-хуню, ибо мой провожатый молча подтолкнул меня к мостику.
Никто не докладывал, никто не выкрикивал мое имя. О моем прибытии, как и о нашем продвижении, императрица уже знала.
Я дошел до водоема, пересек его, оказавшись на противоположном берегу.
Кажется, император Янцзыня считается потомком богов и соответственно — божеством. Во многих мифах, религиях материальный мир от духовного отделяет река. Выходит, пересекая водную преграду, я не только приближаюсь к правителю, я еще ступаю в мир духов, приобщаюсь, так сказать, к сакральному…
— Ты палач.
Голос у императрицы оказался на редкость писклявый, противный. Этим голосом она правила страной, оглашала свою волю и этим же голосом выносила приговоры. Несомненно, для подданных, он был подобен раскатам грома.
— А где прошлый делся? Тот, который прилетал до тебя?
— Умер.
— Вот как. Итак, палач, для тебя есть работа!
— Итак, палач, для тебя есть работа!
И голоса, два голоса, разделенные годами, — писклявый женский и усталый мужской, слились в один. Присоединились к сонму других голосов на разных планетах, разных наречиях, произносящих одну и ту же фразу. Слова, как и построение, как и интонации могут разниться, оставляя неизменной суть. Работа для палача. А значит — очередной жизни в скором времени надлежит оборваться. Не из-за болезни или старости, не по собственному желанию, а исключительно желаниями и прихотями вот этого существа, что сидит сейчас передо мной, существа, которое тоже смертно, но которое считает себя вправе распоряжаться жизнями других существ. Которое ставит силу желания, или торжество закона выше человеческой жизни. Может, оно право. Может — нет. Я всего лишь палач. Подобные мысли неизвестны молодости, но с приближением заветного рубежа в тридцать лет, как и с увеличением количества жертв, все больше одолевают неспокойную голову.
— Работа! — или он имел привычку повторять последнее слово, или эхо у меня в голове смаковало остаток фразы. — Ты осмотришь преступника, а потом вынесешь приговор. Так, кажется, у вас это делается?
