Лев Аскеров - Приговоренные

«Эффект возвратного эха».

Конечно же Дрема тут был непричем. Hо Пытливого удивило не столько это уникальное явление природы, сколько его одушевленность. Оно было живым и осязалось им каждой порой тела. Проникая изнутри, оно томной негой сжимало сердце. Наверное потому, что накатывающийся звук был полон человеческих эмоций. И была в нем безысходная тоска. И была безбрежная радость. И была боль. И была любовь.

Пытливый принялся искать источник этого чуда. Hи Камея, ни Дрема к нему никакого отношения не имели. Мелькнула шальная мысль: может какая вновь созданная морская особь? Hо он сходу отверг ее. Быть того не могло. Они бы там, в Резиденции, знали бы. Тем более в Школе.

А может, эти твари преобразились и стали голосистыми — вроде мифических сирен? Ведь изменились же люди, которых недавно выпустили на волю из тепличных условий. Их выпустили, а они повыпрыгивали из ума. И никак не войдут в него, хотя все адаптационные сроки давно прошли. Ведь не зря же их, слушателей последнего курса Школы, прислали сюда на подмогу группе Мастеров, созидающих здесь разумную жизнь. Им нужны были специалисты, чтобы собрать как можно больше информации и, проанализировав ее, найти причину происшедшего с людьми.

Всевышний посчитал целесообразным отобрать пять десятков подающих надежды выпускников и отправить их на Землю, в распоряжение Мастеров. Лучшей практики чем там, на Земле, в возникшей нештатной ситуации, не могло и быть. Напутствуя экспедицию, Ментор своим питомцам дословно воспроизвел слова, произнесенные Всевышним на Совете Избранных: «Свежий взгляд поможет Мастерам разглядеть свой просчет. Hо честь и хвала ждет тех слушателей, кто доберется до истины. Кто установит первопричину, почему человечество Земли пошло вразнос».

И правда все здесь было шиворот-на выворот. Все как не надо. Hи как у нормальных людей. Hо этот, пробирающий до мозга костей, трижды исторгнутый возвратным эхом голосовой пассаж, ставил все перевернутое на ноги. В сердце мягкими лапками прокрадывалась бесконечная жалость к ним. Hе такими уж казались они безнадежными зверьми.

Так тонко чувствовать и звуком окрасить всю гамму эмоций, могла всего лишь одна особь. Особь разумного существа. А единственным разумным сушеством на этой планете был человек.

«Значит, земляночка. Кому еще быть кроме нее?!» — догадался Пытливый.

Впрочем, чтобы догадаться не обязательно было особо давить на серые клетки мозга…

Земляночка уже стояла в рост. И, глядя на золотую ленту заката, в полный голос, уверенная, что ее никто не слышит — запела.

Слова ее песни были наивны. Hо они так искусно вплетались в мелодию, что песня трепещущая над морем, представлялась живым существом с кровоточащим сердцем. А сердце то принадлежало земляночке. Воспроизведи ту песню кто другой — без той тяжести на душе и без того голоса — промелькнула бы она серой уточкой над серой волной. И кто бы ее заметил? И кого бы она тронула?…

Глаза Камеи налились слезами. Они с изумлением смотрели на Пытливого — «Как ты здесь оказался?» — и с невыразимой нежностью — «Как вовремя ты появился. Я думала о тебе»…

Отягащенная странными думами, упала на грудь Дремина голова. Пытливому же после этой волшебной песни, вида растроганной Камеи и впавшего в меланхолию Дремы — стало не по себе. Он подошел к Камее, и бережно взяв в ладони ее лицо, поцеловал. «Какая к черту после такой песни сдержанность», — сказал он самому себе, а вслух произнес:

— Она — чародейка!

В ответ, словно боясь кого вспугнуть, она прошептала:

— Я потрясена! Какой голосище! Таких даже у нас, в Великом Кругу Миров, раз-два и обчелся.

— Диапазон ее тембра — аномален, — отозвался Дрема. — От колоратуры до баритона. Вы обратили внимание, как опустила она голос, когда выпевала о злом шквале и о морском Боге, что пригнал сюда к берегам суда с разбойниками?…

— Всевышний вложил в нее чудо, — прошептала Камея.

— Разве только в нее?… — сказал Пытливый.

— Что ты хочешь этим сказать? — вскинулся Дрема.

— Неужели непонятно? Всмотрись да вслушайся. Кругом — люди. Человечество! А хор-то — волчий. Гримасы-то зверинные. В этом бедламе сказачного голоска земляночки нашей ты не расслышишь. Светлого личика ее — не разглядишь. В массе, люди с заложенным в них чудом — не видны. Все на одно лицо. Их не слышат. Главное не хотят слышать. И не хотят видеть. А если заметят — заклюют, засмеют, уничтожат. В лучшем случае станут держать за юродивого.

— Кто с тобой спорит. Пытливый? — снисходительно роняет Дрема. — Поэтому мы и здесь. Триумвират что-то напортачил с ними. И негатив взял верх.

— Напортачил?! — взвился Пытливый. — Ой ли!

— Конечно! Стал бы Всевышний за не понюх табака гнать нас сюда!

— Триумвират Мастеров, — угрюмо сказал Пытливый, — не дурнее нас всех пятидесяти вместе взятых. Они, наверное, сто раз все выверили.

— Hу кто говорит, что они дурнее? — насупился Дрема. — Просто им здесь все примелькалось. Уж сколько лет перед ними одно и то же. А мы — новые глаза. В этом наше преимущество.

— Разве только, — пробормотал Пытливый.

— Да хватит вам, ребята! — вмешалась Камея. — Надискутируемся еще. Кстати, когда мы должны быть у Мастеров?

— Ровно через четверть часа, — сказал Дрема.

— Я знаю одно, — глухо проговорил Пытливый. — Душа моя потрясена. Мне хочется встать на колени перед Всевышним…

— Я хотела только сказать, — тихо проговорила Камея, — что Человечетво Земли спасет женщина. Ее любовь, теплота, верность… Она усмирит зло в человеке.

— Да, да, — не без пафоса подхватил Дрема. — Искусство! Поэзия, музыка, живопись… Всепожирающая страсть творить. В этом направлении надо работать. Тогда позитив удавит зверя в человеке.

Пытливый ничего не ответил. Он предпочел отмолчаться. У него уже что-то зарождалось. Именно что-то. Потому что он его никак не мог сформулировать.

Дреме и Камее в этом плане легче. Они уже определили себе направление работы. У него же только-только мелькнула идея и тут же пропала. Исчезла из умозрения. Hо не из ума. Теперь он не успокоится. Это будет его мучить. До тех пор пока она опять не вспыхнет в его мозгу.

Пытливый лихорадочно и тщетно рылся в себе. Нет, ничего такого, что можно было бы назвать догадкой и взволновать его, он не находил. И ему ничего не оставалось, как состояние своего беспокойства отнести к тому зачем он, не прекращая своего общения с друзьями, наблюдал.

Отряд Ареско, взбудораженный трагической вестью поспешно пробирался к городищу по самой короткой дороге. Шли по звериным тропам. То спешившись, прокладывая топорами и ножами себе путь в сплошной стене колючих зарослей, то не щадя погоняя коней, мчались во весь опор на небольших равнинных пространствах.